Нередко Баджи вспоминает свою мать Сару. Высоким прерывистым голосом напевала Сара печальные песни без слов. О чем она пела? У кого научилась и для кого пела, сидя на ветхой подстилке, одинокая, смертельно больная? Как не похожи были те напевы на новые песни, какие впервые услышала здесь ее дочь и какие теперь распевает в полный голос!
В доме Шамси и в доме мужа Баджи не раз бралась за тар, за кеманчу, но струны плохо слушались ее пальцев, а о том, чтоб учиться музыке, нельзя было и мечтать. Теперь в клубе музыкант-профессионал обучает участниц кружка, и Баджи быстро совершенствуется в игре. Посмотреть только, как она поднимает и раскачивает над головой свой тар, ни дать ни взять — настоящий тарист!
Баджи любит и потанцевать. Особенно она отличается в женском хороводном танце «гыд-галады́». Забавный танец! Танцующие, собравшись в круг, жестами и мимикой изображают кумушек, ведущих между собой шуточную беседу.
— Сейчас вы увидите богатую купчиху! — объявляет Баджи и мигом преображается: лицо ее становится надменным, в движениях сочетаются спесивая самонадеянность и суетливость.
Ругя, заглянувшая в комнату, где происходят занятия кружка, всматривается в танцующую Баджи. Что-то знакомое чудится ей в этой живой карикатуре. Внезапно Ругя осеняет: да ведь это Ана-ханум! Портрет, нарисованный танцем, меток и зол. Младшая жена испытывает подлинное удовлетворение.
— А теперь посмотрите на старуху сплетницу!
Ругя смотрит. Ну, это, конечно, не кто иной, как Дилявер-хала!
— А вот так танцуют ганджинские сельские девушки! — снова объявляет Баджи и снова преображается.
Расставаясь с Ругя, Баджи, как обычно, говорит:
— Приходи почаще!
Но Ругя на этот раз в ответ на приглашение обиженно отворачивается:
— Приходить для того, чтоб смотреть, как ты меня передразниваешь и на смех выставляешь перед людьми?
— Я — тебя? На смех? — восклицает Баджи удивленно. — Когда?
— Да, да! Когда ты ганджинских сельских девушек изображала.
— Да я вовсе и не думала тогда о тебе!
Тон у Баджи искренний, но он не рассеивает подозрений Ругя.
— Брось прикидываться, на это ты мастерица! — говорит она.
Баджи прижимает руку к сердцу:
— Клянусь братом — говорю правду!
Ругя смягчается.
— Кого же, в таком случае, ты изображала?
— Ганджинских сельских девушек… вообще…
Ругя вспоминает далекую мастерскую, где она коротала свой день, сидя на полу за ковровым станком рядом с подругами-ковроткачихами, и как вечером, окончив работу, принимались они за танцы — размять затекшие ноги… Да, пожалуй, Баджи имела в виду не только ее, а их всех, и, значит, незачем зря обижаться. Одно лишь странно: каким образом удалось Баджи, ни разу не видевшей тех девушек-ковроткачих, так верно их изобразить? Неужели только по ее, Ругя, рассказам?..