Все смерти в то лето начались с гибели ребенка, светловолосого мальчика в очках с толстыми стеклами. Он окончил жизнь на железнодорожных путях возле Нью-Бремена, штат Миннесота, под колесами тысячетонной стальной громады, которая неслась по прерии в сторону Южной Дакоты и разрезала его тело на части. Мальчика звали Бобби Коул. У него были мечтательные голубые глаза, а губы постоянно складывались в полуулыбку, будто до него наконец дошло то, что ему уже целый час объясняли. Славный был мальчишка. Жаль, что я мало с ним дружил и не узнал его получше. Он жил недалеко от нашего дома, и мы были ровесниками, но в школе он отставал на два класса, и отстал бы на три, если бы не доброта учителей. Это был обычный ребенок, не ровня дизельному локомотиву Объединенной Тихоокеанской железной дороги.
В то лето смерть являлась во многих обличиях — несчастный случай, естественная причина, самоубийство, убийство… Может показаться, что у меня от этого времени остались лишь трагические воспоминания. Это верно, но лишь отчасти. Мой отец любил цитировать греческого драматурга Эсхила: «Тот, кто ищет знания, должен страдать. И даже во сне боль, позабыть которую невозможно, капля за каплей проникает нам в сердце, покуда среди отчаяния, помимо воли не явится к нам мудрость, ниспосланная страшным милосердием Божьим».
Возможно, именно для этого и предназначалось то лето. Я был не старше, чем Бобби, и многого не понимал. С тех пор минуло четыре десятилетия, но я не уверен, что и теперь все понимаю. Я по-прежнему много размышляю над произошедшим — над ужасной платой за мудрость. Над страшной Божьей милостью.
Лунный свет пятнами ложился на пол спальни. Темноту за окном наполняло стрекотание ночных насекомых. Июль еще не наступил, но жара стояла адская. Может быть, поэтому я и проснулся. В 1961 году кондиционеры в Нью-Бремене имелись только у богатых. Днем мы боролись с жарой, занавешивая окна, а по ночам включали вентиляторы в надежде, что они охладят воздух. У нас дома было всего два вентилятора, и ни один из них не стоял в спальне, которую я делил с братом.
Я метался по простыне, пытаясь сладить с жарой, и вдруг зазвонил телефон. Отец часто говорил, что от ночных звонков ничего хорошего ждать не следует. Однако отвечал на них. Я считал, что это просто некая часть его дел. Работы, так раздражавшей нашу мать. Телефон стоял на столике в коридоре, рядом с моей комнатой. Я глядел в потолок и слушал дребезжащий звон, пока в коридоре не зажегся свет и голос отца не произнес:
— Да?
Я услышал скрип кровати — в другом углу комнаты в постели заворочался Джейк.
