— «Близнецы» продувают.
Его темные глаза смотрели безучастно, и мне стало понятно: он меня не узнал.
— Какой иннинг? — спросил я.
Одиннадцатый заканчивается. Если не случится чуда, все кончено.
Он отхлебнул пива «Брандт» из банки, которую держал в руке. Он явно не возражал против моего присутствия, прервавшего его уединение.
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Фрэнк Драм.
— Драм. — Он отхлебнул еще пива. — Что это за фамилия? Звучит, как индейская.
— Шотландская.
Он кивнул, но тут Киллебрю выбил хоум-ран, и дедушка Дэнни сразу позабыл обо мне.
Я подождал, пока пройдет волнение на стадионе, а потом спросил:
— Что вы сделали с фотографией?
— С фотографией? — Он покосился на меня.
— С той, которую мы нашли на покойнике.
— Какая тебе разница?
— Мне просто любопытно. Когда его хоронили, никто не знал его имени. Я подумал, что фотография могла бы помочь.
Он поставил пиво на пол.
— Ты кому-нибудь говорил об этом? И обо мне?
— Нет, сэр.
— Почему?
— Не знаю.
— Думаешь, я имею отношение к его смерти?
— Нет.
Он уставился на меня. Я стоял перед ним, и газировка нагревалась у меня в руке. Наконец он спросил:
— Отдать тебе фотографию?
— Наверное.
— Что ты с ней сделаешь? В полицию отнесешь?
— Наверное.
— А когда у тебя спросят, где ты ее взял, что ты ответишь?
— Скажу, что нашел. Под эстакадой.
— Тебе же нельзя туда ходить?
— Мне можно.
— Дэнни говорит другое.
Я понял, что Дэнни докладывает деду обо всех моих действиях. По спине у меня забегали мурашки.
— Слышал, вы сидели в тюрьме, — сказал я.
— Кто тебе сказал?
— Просто слышал. Это правда?
— Отчасти.
— А в целом?
— Ты слышал, почему я туда угодил?
— Нет.
— В этом-то и суть.
— В чем?
— Wo iyokihi.
— Что это означает?
— Это означает ответственность. На нас, сиу, возложена ответственность, чтобы прошлое не искажалось той ложью, которую белые рассказывают друг другу и пытаются навязать нам. Ты знаешь про войну, которую сиу вели здесь против белых в шестьдесят втором?
— Конечно. Ваши напали на Нью-Бремен и поубивали кучу переселенцев.
— А ты знаешь, почему?
Честно говоря, я не знал. Я лишь предполагал, что индейцы всегда занимались чем-нибудь подобным, но вслух этого не высказал.
— Наш народ голодал, — сказал Редстоун. — Белые вторглись на наши земли, выкашивали наши луга, чтобы кормить свою скотину, рубили наши деревья, чтобы строить себе дома, отстреливали нашу дичь. Наш урожай погиб, а зима выдалась лютая. Мы просили у белых пищи, положенной нам по договору, который мы с ними подписали. Знаешь, что они сказали нашему голодавшему народу? Они сказали: «Пусть едят траву». И мы боролись. Боролись за еду. Боролись, потому что они нарушили обещания. Боролись, потому что не хотели жить под пятой у белых. Тот, кто сказал нам есть траву, был убит, и наши воины набили ему рот травой. Но дело было обречено — у белых были и солдаты, и пушки, и деньги, и газеты, которые твердили сплошную ложь. Наконец наш народ лишился всего и был выслан из этих мест. Тридцать девять наших воинов было повешено, а белые смотрели и радовались.