До логова загадочного Гидеона они добираются невообразимо долго, и все же за все время никто так и не решается задать ни единого вопроса. Процессию возглавляет плененный карманник, то и дело нервно оглядывающийся по сторонам и на тенью следующего за ним наемника.
Они минуют центральные кварталы, занятые самыми знатными или же просто богатыми жителями города, минуют рабочие, где всевозможных мастерских (по большей части направленных на строительство и снабжение кораблей) на каждом шагу оказывается больше, чем блох у бродячей псины. Со всех сторон тянутся и покачиваются облупившиеся вывески трактиров, различающиеся между собой лишь цветами хвостов намалеванных на них обнаженных русалок; полностью выкованные из стали мечи, топоры и сабли, вывешенные будто знамена, зазывают прохожих заглянуть в многочисленные кузницы. Подковы не находится ни над одной из них — в городе, испещренном паутиной водных каналов, лошади всегда были не в большом почете.
Миновав очередной трактир, из окон которого нестройный ряд пьяных голосов тянет тоскливую песню о погибшем в дальнем плавании морячке и его оставленной невесте, они пересекают новый мост, особенно длинный. Под ними, далеко внизу, проплывает небольшое суденышко, забитое людьми.
На другом конце моста будто открывает свои врата совсем иной мир. Ада даже бросает быстрый взгляд назад, чтобы убедиться, что и правда ничего не пропустила на пути.
Нищета и разруха набрасываются со всех сторон, будто обезумевшее в шторм море. Старые, но все еще крепкие каменные дома на оставшейся за каналом улице сменяют трущобы, способные, похоже, припомнить еще времена правления самого Малькольма. Некоторые стены, пребывающие в особенно плачевном состоянии, подпирают вбитые в землю балки, а сами поросшие мхом и плющом, потемневшие и покосившиеся дома со всех сторон облепляют деревянные пристройки. Кое-где с окон свисают ставни, а кое-где их и вовсе нет. Местами в стенах недостает камней.
Если бы не галдящие оборванные люди, заполонившие улицы, можно было бы подумать, что эта часть города была заброшена еще добрый век назад.
В распахнутых настежь окнах за протертыми занавесками мелькает нищенское убранство. Большинство занавесок усыпано заплатами, как весенняя поляна цветами, а на некоторых из них ещё можно различить воротники старых рубах, из которых они и были перешиты. Кое-где на натянутых между верхними этажами веревках сушится, роняя на дорогу капли дурно пахнущей воды из каналов, чье-то белье. Из открытой двери доносится детский плач.
— Что это за место? — не выдержав, шепотом спрашивает Ада, и тут же испуганно шарахается от завернутого в бесформенный балахон старика, чуть не сбившего ее с ног. Тот поправляет соломенную шляпу, уже растерявшую большую часть полей, и что-то зло бормочет себе под нос.