Приговор Федерального судьи Ирвинга Кауфмана был проникнут ужасающим духом эры маккартизма: «Против Вашей измены, являвшейся дьявольским заговором с целью уничтожения этой богобоязненной нации, я должен вынести приговор, который продемонстрирует, что безопасность нации должна оставаться неприкосновенной».
Дэвид Грингласс только потому избежал подобной участи, что сам выступил в качестве главного свидетеля против собственных родственников. Он отделался пятнадцатью годами тюрьмы.
Когда Клаус Фукс узнал о судьбе Розенбергов, он уже давно сидел за решеткой в тюрьме Уормвуд-Скрабс на западе Лондона, той самой тюрьме, откуда в 1966 году сбежал двойной агент Джордж Блейк, как и Фукс, шпион КГБ. Вероятно, Фукс был рад, что предстал перед судом не в Америке.
Процесс против него в Олд-Бейли, громоздком дворце правосудия в викторианском стиле, не должен был походить на грандиозное судебное шоу. Признание подсудимого наличествовало, и суд пригласил лишь трех свидетелей: Скардона, Арнольда и Майкла Перрина, атомного физика, который ассистировал при допросах. Но тем не менее, вся Англия следила за «самым сенсационным процессом года». Зал заседаний был полон. Самое лучшее общество Лондона, вплоть до Герцогини Кентской, не могло упустить возможности взглянуть на «самого гнусного предателя столетия».
Утром до начала судебного заседания атомный шпион, который после своего признания, несмотря на всеобщий интерес к нему, снова вернулся к стоической самоуверенности, еще раз беседовал со своим защитником Дереком Кертис-Беннеттом. Адвокат предупредил его, что в связи с тяжестью его преступления суд может приговорить его к наивысшей мере наказания.
Кертис-Беннетт спросил: «Знаете ли Вы, что это значит?» «Да, я знаю, смертную казнь» — спокойно ответил Фукс. «Нет, ну и простак же Вы» — прыснул юрист, «это четырнадцать лет тюрьмы».
Согласно британскому законодательству, Фукс передавал сведения не противнику, а союзнику. Это не было государственной изменой и наказывалось поэтому лишь тюремным заключением.
Долгие годы за стенами тюрьмы знаменитый узник использовал для определения своей позиции. Его добровольное сотрудничество и глубокое раскаяние после ареста соответствовали изменившемуся самосознанию. В своем признании Скардону он писал, как никогда оторванный от мирских реалий: «Все, что я теперь могу сделать — это попытаться устранить причиненный мной ущерб».
Твердая вера в коммунистические догмы снова уступила место глубоким сомнениям в себе самом. Генри Арнольду, офицеру безопасности из Харвелла, Фукс писал: «Обвиняй во всем только меня, а если Ты этого не можешь, то обвиняй Гитлера и Карла Маркса и его подмастерьев. Как и всегда, настоящая боль находится глубже. Как мог я так обманывать? Я не прощаю себя, я только хочу понять себя самого, потому что это так больно ранило меня». Как и прежде, он ощущал свою вину прежде всего за то, что предавал своих друзей, вроде Арнольда.