За три года у Кови налились плечи и грудь. Она переросла всех девочек и почти всех мальчиков в округе и плавала быстрее всех. В выражении ее глаз Лин узнавал себя. Девочка была похожа на него. И дело было не только в таланте. Она не просто развлекалась. Она была настроена на победу.
Кови продолжала выигрывать, а Лин постоянно проигрывал. И что самое смешное, Лин все понимал. Он отлично знал, что нельзя непрерывно делать ставки. Нельзя тратить всю наличку на спиртное. Лин никогда не забывал цифры, держал в голове множество комбинаций, но никак не мог припомнить тот день, когда утратил способность сдерживать себя.
В какой-то момент Лина стали одолевать мысли об уехавших отсюда людях. Он начал подумывать о том, чтобы продать имущество и вернуться в Китай.
– Какой Китай? – осадил его единственный из братьев, оставшийся в живых. – Твое место на этом острове. Забудь о Китае!
И еще была Кови. Лин понимал, что не сможет взять ее с собой. У нее смуглое лицо матери, выступающий нос, английская речь. Пожалуй, со времен ее младенчества он не сказал Кови и двух слов на языке хакка[6]. Там она никогда не найдет себе мужа. Ха! Он понимал, что понапрасну теряет время, сердясь на эту девчонку, уже начинавшую кокетничать с ним. Или огрызаться, как это повелось теперь у молодых, вместо того чтобы делать то, что велено. Он догадывался, что Кови безнадежна. И все же остался.
Пока бухта не прославилась, она принадлежала только им.
Шлеп, шлеп, шлеп.
Ни один уважающий себя островитянин не вышел бы на воду в будний день без лодки или доски для серфинга. А вот Кови и Банни могли.
Шлеп, шлеп, шлеп.
Время от времени сюда приходили поваляться на песке кинозвезды и писатели со своими гламурными друзьями, жившие в особняках дальше по берегу. Но в дневное время, когда здесь появлялись девочки, на пляже в основном было пусто.
Шлеп, шлеп, шлеп.
По воскресеньям Кови и Банни вели себя как другие пятнадцатилетние девочки, разгуливая по пляжу в бикини, тыкая палкой в выброшенных на берег медуз, закапывая друг друга по шею в песок, лакомясь жареными рифовыми окунями и лепешками из маниоки, приготовленными на открытом огне Фиши и его женой, а затем ополаскивая пальцы в прибое.
Невозможно было представить себе этот берег без Фиши. Он торговал обедами из свежевыловленной рыбы с тех пор, как отцы Кови и Банни бегали здесь мальчишками. Он видел, как отец Банни ушел воевать за Британию и возвратился из-за моря поднимать двух своих детей, в отличие от тех, кто развернулся и отправился обратно в Англию, или Уэльс, или куда-нибудь еще. Фиши не раз со смешком говорил Кови, что у него на глазах ее папаша вырос из тощего мальчугана в тощего мужика. А теперь эти ребятишки превратились в мужчин, которые, окружив Фиши с бутылками в руках, спорили о независимости острова от британского правления.