Бригада грохнула здоровым беззлобным смехом, потому что сам Чирок был не много крупнее Шмеля. И одновременно с этим смехом сам по себе раскатился штабель на другом берегу. И новый взрыв смеха взметнулся над рекой. Всем было так хорошо в это утро, что, не дожидаясь команды, разом встали и начали разбирать багры.
Старик в это утро долго сидел на своей сосне. Надо бы уж давно ходить по вытаявшей влажной поляне и давно бы прилетели к нему тетерки: в тумане они всегда смелее. Будь Старик помоложе, побезрассуднее, он не вытерпел бы — уже вытанцовывал бы возле низеньких сосенок. Но он хорошо помнил, как дважды вырывался почти из самых зубов бесшумной лисы. Никто так не любил подкрадываться к тетеревам в тумане, как эта ищейка. Фыркая и сбивая пух с мокрого носа, она все утро будет ходить вокруг тока, пока не разгонит всех или не утащит бьющегося токовика в зубах.
И Старик осторожничал: он давно жил в этом лесу и знал больше, чем молодые тетерева. Он был отцом, дедом и прадедом многих тетеревов и тетерок, что жили с ним в одной стае, кормились и гнездились вокруг поляны. Однако это не мешало ему каждой новой весной быть первым «женихом» — запевалой, драчуном, хозяином поляны. Так уж велось в тетеревином роду, так было велено самой природой.
Туман уже слегка поредел, а тетерева все азартнее чуффыкали вдоль опушки, и Старик не стерпел — рискуя жизнью, приземлился прямо в середину поляны.
Вокруг поляны никого не было: ни лис, ни куниц — и тетерева пели на полной свободе. Туман и влажный воздух глушил их голоса, но лес вторил им многократным эхом, и казалось, рокотала вся округа, поэтому невозможно было понять, где есть сами певцы. Видимо, это и надо было тетеревам. Поздно начав, они токовали почти до полдня, наверстывая упущенное с ночи.
В этот день Княжев рано увел бригаду завтракать, рано был обед, и совсем рано, еще засветло, пришли ужинать. Сегодня так много скатали штабелей, что Мишка подумал: «Не грех и пораньше кончить».
Но после ужина, не дав мужикам перекурить, Княжев вновь направился к реке, будто не мог уже без нее. И бригада безропотно, но, видно было, и без охоты потянулась за ним.
Это была уже четвертая «залога», как говорил Сорокин. Катали до самой ночи, безо всяких перекуров. Мало говорили, почти никто не шутил. Работали медленно, и Княжев не торопил, сам ходил по штабелю уже пошатываясь и часто отходил в сторону, чтобы отдышаться.
— Вздохни, Мишка, — пригласил он однажды по-свойски. И Мишка встал рядом с ним, но все катали, и было неловко. А общей команды Княжев не давал. Но люди все чаще останавливались сами и молча глядели на реку. Казалось, они постепенно каменели к ночи, наливаясь какой-то тяжестью, как и сам лес.