Ботяков стоял на мысу и пел. Он легко, почти играючи, отталкивал от берега бревна, и видно было, что ему не нужно никакой помощи. Мишка опять подивился его крепости, здоровью (ведь они вместе со Шмелем уходили вчера в ночь провожать девок). Забредя в воду, Мишка сначала смыл с голенища прилипшие утиные пушинки, потом сказал, стараясь быть по-взрослому независимым, что послан сюда на подмогу.
— Отдыха-ай... — поглядел Ботяков в его сторону. — Тут и одному делать нечего.
К обеду они решили, что Мишка будет стоять немного выше по реке, на другом кривуле.
Само собой, но настало, видимо, то время, когда люди, незаметно вышли из подчинения бригадиру и начали жить так, как хотелось каждому. Шмель с Ботяковым каждый вечер уходили по дороге куда-то в лес: не то в поселок, не то к сучкорубам. Степан дольше всех сидел у Настасьи в столовой; другие, поужинав, садились в бараке возле окна и начинали играть в карты. Они брали у Настасьи белый алюминиевый чайник с крепким чаем и, хлопая о стол разбухшими картами, то и дело наливали всяк в свою кружку. Играли, курили, пили чай, обжигаясь и ахая, иногда спорили вполголоса, а Сорокин, Княжев, Вася Чирок и многие другие уже отдыхали лежа, и Княжев почему-то ничего никому не говорил. Но и без слов все понимали: играй, гуляй, делай что хочешь хоть всю ночь, но утром пойдешь на работу, когда разбудит бригадир.
Но ничего никому не говорил Княжев и утром. Мишка с Ботяковым так и работали на двух соседних кривулях. Перекликались в обед и к вечеру — как идти домой. А утром выходили опять вместе.
Через два дня после прихода сучкорубов, Мишка не увидел Ботякова утром возле вагончиков и расстроился: Ботяков, чертом пролезая через чапыжник, мог согнать там утку, а еще хуже — набрести на гнездо. Поэтому, даже не послушав сегодня, как токуют тетерева (на прежнем ли месте, возле сосны?), Мишка схватил багор и кинулся на свой кривуль. Когда он пробегал мимо гнезда, нарочно кашлянул, чтобы проверить, но утка не взлетела.
Он выбежал на изгиб реки — бревна не плыли. «Еще не начали их сбрасывать там, вверху, — подумал Мишка. — А если и начали, так они пока не приплыли». Он посидел, послушал. «То-то-то-тооо...» — близко раскатился нижний дятел. Средний не отозвался, а верхний не скоро, но сыграл глухо, едва слышно: так он был далеко теперь. Мишка сложил у рта ладони и закричал Ботякову, но тот не отозвался. Кричал еще и всякий раз боялся, что напугает утку. Ответа не было. Уже хотел идти к нему, однако рекой поплыли первые бревна. Мишка подумал было с надеждой, что это с ночи — раскатило где-нибудь штабель, и сейчас опять будет чисто, но лес пошел гуще, ровнее, и стало ясно, что он уже сегодняшний, «рабочий». «Может, пропал человек, может, Княжеву сказать...» — отталкивая бревна, мучился Мишка. Вешка, воткнутая им по урезу воды, была затоплена — вода прибывала все больше. Мишка глядел на нее и никак не мог решить: или прибывает с верховий, или где-то внизу затор случился, — может, на Лухе... Он опять сложил рупором руки и опять закричал Ботякову. Но лес молчал. И тогда Мишка кинулся ельником по реке вниз...