— А я хитрой, — Ботяков засмеялся. — Меня хрен обманешь. Думаю, елки-девки, усну — а вдруг запыжит?.. Разулся, портянки и сапоги вон просушил, — отметил он, с удовольствием похлопав по обутому сапогу. — А сам лег босиком-то к самой воде. Нет, думаю, меня не проведешь, если «козел» будет, так босые-то ноги воду сразу учуют... А он вон где собрался, выше меня... Не рассчитал!.. — Ботяков опять захохотал, зажмурившись, с удовольствием замотал головой, выражая полное удовольствие и радость, что все уже кончилось — «козел» разобран, благополучно ушел вниз.
И Мишка опять позавидовал его душевной свободе и той легкости, с какой он и пил, и гулял, и работал... И все у него было хорошо.
А в вагончике в это время Настасья, сидя перед раскрытой печкой, мучилась, дочищала картошку. Жара морила ее, и она все ниже наклонялась над баком, наконец безвольная рука выпускала нож. Брызги летели Настасье в лицо, она испуганно просыпалась и шла скорее на улицу.
Чтобы отогнать сон, принималась колоть дрова, с треском отдирала друг от дружки красными руками поленья и кидала их в кучу.
Поляна рокотала тетеревиным пением, и Настасья, ранее не замечавшая этого, теперь прислушалась и отметила про себя с загадочной мечтательностью: «Птички поют...»
23
Бригада уходила по реке все выше, и Мишка не загадывал больше и не спрашивал никого, будет ли конец этой работе. Он снова раскатывал вместе со всеми штабеля и уставал теперь еще больше. Однажды целый день пришлось выкатывать бревна из низины — наверх через кусты и коряги, а потом уж вниз, в Шилекшу. Здесь, в верховье, штабеля были все дальше от берега и стояли в несколько рядов, а река текла где-то внизу, в кустах, совсем узенькая.
Но как ни тяжело было, а все эти дни Мишка неотступно думал о токе, о своем шалаше. Все время в нем жили как бы два человека: взрослый и ребенок... После разговора с Пеледовым он, озабоченный судьбой мира, как-то посерьезнел душой. Но прошли два дня, и он с новой жадностью к жизни, отбросив все взрослые заботы — деньги, работу, Настасью, — вернулся к своим еще детским тайным мечтам.
Когда село солнце и лес на какое-то время притих, Мишка взял топор и отправился в молодой сосняк. Уходя, он видел, что почти все уже легли или собираются ложиться и потому мешать никто не будет. И все-таки с опаской рубил он молодые сосенки и тяжелые нижние лапы у елей. Удары топора, казалось, раздавались на весь лес, и чудилось, будто все живое наблюдало за ним. Мишка спешил: становилось уже темно. К широкому стволу старой сосны он приставлял срубленные сосенки, а потом накрывал их еловым лапником, и шалаш все больше темнел, наливаясь изнутри жутковатым сумраком... Наконец Мишка нырнул внутрь шалаша, поотрубил там ветки, которые лезли в лицо, и бегом побежал к бараку. Ему не хотелось, чтобы кто-то знал о его затее: ведь работать пришли, а не шалаши строить.