Так было и теперь. Успокоившись, он не торопил уже больше рассвет. Да и сам рассвет не спешил, ночь будто забылась, и казалось, ничто не могло ее сдвинуть с места.
Раскинув руки, Мишка съехал вместе с лапником по корням вниз и глядел сквозь редкий вверху шалаш на темно-косматую вершину сосны. Вдоль могучего ствола ее были большие просветы, и в них как раз угадывалась сама верхушка. Он неотрывно глядел на нее, и его будто бы тянуло к этой вершине, поднимало над поляной, над суетой всей этой жизни. Руками, лежащими на корнях, и самой спиной он, казалось, чувствовал движение живительного сока, глубинной земной силы, уходящей в самую вершину, и будто бы и его самого наполняло этой силой.
Он не напугался и не вздрогнул, когда раздался шум крыльев и на вершину присел старый тетерев. Только чуть позднее сердце его забилось толчками, и он с опаской подумал, что по сосне тетереву передается это его тревожное сердцебиение. И все-таки радость была сильнее: «Началось!» — неотрывно думалось как о долгожданном и наконец пришедшем счастье. Тетерев сидел на своем излюбленном месте. Мишка «засек» его сразу, но от излишнего напряжения вскоре потерял из виду и ждал, когда он там шевельнется. Однако Старик, слившись с ночной хвоей, будто окаменел.
И казалось, не дышало все: и тетерев, и сосна, и Мишка. Только на весь лес стучало Мишкино сердце.
Но это только казалось. Лес по-прежнему был спокоен, он жил, как и всегда, в своем извечном достоинстве, до того невозмутимом, что будто бы само время обессилело, зависнув в его вершинах.
— Ку-кау! — вызывающе крикнул вверху тетерев и, сдвоенно хлопнув крыльями, сорвался. Мишка мгновенно приник к стенке шалаша, но хлопанье крыльев раздалось где-то далеко на другом краю поляны. И в это же время совсем рядом, почти за спиной, послышалось мощное как выдох: «Чу-ушш!»
Мишка снова сжался и не дышал, метался взглядом по поляне от одной сосенки к другой, ища знакомый черный силуэт... Но сумерки стали еще гуще и не понять было, почему.
Рассвет не наступал. И Мишка, устав ждать, с обидой глядел на верх леса, где давно должна была заняться заря. От темных сплошных вершин, как от черного берега, вдруг отплыла в ночное небо нежно-зеленая точка. Мишка не удивился и не пошевелился даже, а будто во сне спокойно следил за ее плавным движением. Плыла она медленно, как-то завораживающе-спокойно, а сама все увеличивалась, ярчела, оставляя за собой две нежные зеленые полосы, которые тоже росли, ширились и, сливаясь посередине, вырезали на ночном небе светло-зеленый клин. И клин этот беззвучно плыл прямо к поляне. Вот резко высветились вершины крайних сосен, нача́ло поляны залило будто в полдень, и свет, отгоняя тьму, побежал к шалашу... Стало светло, но как-то по-особому, будто под водой в солнечный день, и не было никакого страха. Полнеба и полземли было затоплено этим лунно-сказочным светом, и все было отчетливо видно вокруг, каждая сосенка, даже прошлогодняя трава в шалаше. Мишка ждал, готовый ко всему, уже мелькнуло в голове: «Преставление света, атомная война, комета?..» Но страха все не было, а только любопытство: «Что же дальше?..»