Но Княжев, если не в точности, то примерно, предвидел эту задумку Чекушина и вносил в его планы свои поправки. Он не обижался на Чекушина: уже давно привык к подобным «операциям» на сезонных сплавных работах, хотя, конечно, не все были такие, как Чекушин. Он мог бы обидеться на Чекушина, потому что тот сам был из крестьян-колхозников, знал, как тяжело мужику, да вот скоро забыл. Однако в любом случае ругаться и требовать своего Княжев все равно бы не стал. Затей он хоть раз свару — и больше не пришлют весной телеграмму, не позовут весновать... Так уж тут все издавна устроилось. «И если менять здесь что-то, — думал Княжев, — то не мне, а кому-то из молодых». Сидя за столом в вагончике, он видел, как вяло, без особого аппетита ели Ботяков, Луков, то и дело вертел головой, как бы собираясь сказать что-то, Чирок... «Конечно, можно бы им и дать перед обедом по стаканчику, — наклонившись над тарелкой, думал Княжев. — А как быть с остальными? Давать так уж всем...»
После обеда плотный приземистый Ботяков взял увесистый еловый стяг[9] и, с улыбкой оглянувшись на стоящих возле вагончика мужиков, скомандовал:
— Кто первый? Подходи!
— А что, едрена-корень! Больше не потребуется... — встрепенулся Чирок. И кинулся выбирать из кучи свой шест. Он подошел к сосновому кряжу, на котором когда-то насаживали багры, положил на него свой багор крючком вверх и, боязливо сжавшись, глянул на Ботякова.
Тот выдохнул, будто бык, готовящийся стронуть невероятную тяжесть с места, размахнулся, и Чирок зажмурился... Удар был таким, что Чирок, летя задом в лужу, сначала слышал, как с тонким звоном просвистела железка, а потом уж, будто обвал, грохнул общий смех. Поднимаясь, Чирок увидел, что даже поварихи, стоящие в дверях вагончика, согнулись пополам от душившего их хохота. Всем было понятно, что и сила и злость, с которой размахнулся Ботяков, были еще и от того, что не удалось ему выпить перед обедом.
Весновщики весело выстраивались в очередь всяк со своим багром и смотрели с нескрываемым интересом, как чисто Ботяков работал. Обычно багор слетает с шеста с третьего или с четвертого удара. Ботяков старался с одного — смахивал железку с конца шеста, будто стрекозу или муху.
Высветленные работой багры заворачивали в тряпку или старую рукавицу и прятали в рюкзак, до следующей весны. Подобрали комолые шесты, поставили их степенно снова к углу барака и ходили по поляне молча, сосредоточенно, не зная, что дальше делать.
Поглядывая на край поляны, ждали Чекушина. Вскоре он приехал опять с Пашкой на том же тракторе. Взбудоражив лес, они лихо вывернули гусеницей мох возле барака, и Чекушин вывалился из кабины с туго набитой сумкой.