*
Стоило Нелепину задуматься над экологией, сразу же перед ним возникал вопрос: а научно-технический прогресс? Его происхождение Нелепин понимал так: в отличие от медведей, зайцев и обезьян, человек рождается голым, голого, его неизбежно толкало на путь технического прогресса! Родившись голеньким, человек еще три-четыре года, больше — лет десять — совершенно беспомощен, жив только потому, что живут его родители. Снова требуется научно-технический прогресс, от родителей требуется изобретательность, которая не идет ни в какое сравнение с изобретениями Томаса Эдисона, Рудольфа Дизеля, с открытиями Дмитрия Менделеева и даже — с возникновением христианства: чтобы стать христианином, сначала надо было стать человеком. Более или менее, но современным.
Для человека технический прогресс, то есть повседневное увеличение его потребностей, был неизбежен. Для всех живых существ их потребности раз и навсегда установила природа, и только человек устанавливает (прогрессивно) их сам для себя. Чем дальше, тем все больше и больше в ущерб природе, всему живому, самому себе.
Все это — взгляд назад.
Что касается взгляда вперед, там оправданной была одна только экология — возвращение человека к природе, поиск компромисса, технический прогресс-пантеизм. Компромисс сложный, таких еще не бывало.
Общечеловеческая история становилась для Нелепина личной историей и судьбой раза два-три в неделю, между четырьмя — шестью, а то и семью часами утра — бессонница между двумя снами, вечерним и предрассветно-рассветным, когда гибель человечества становилась его собственной гибелью: вот дыхание перехватывает, а вот уже — увы! — и совсем нечем дышать. Во все остальное время он, помимо каких бы то ни было размышлений, ощущал, что ничего особенного, жить можно, а думать о проблемах экологии значительно проще, чем о замысле Суда над властью.
*
Нелепин не очень-то был склонен к исполнению любых обрядов, они его тяготили, ему мешали соображения о том, что можно обойтись и без обряда. Но? Но если бы он никогда, ни разу в жизни не бывал ни на одном торжественном богослужении, ни на одной литургии с песнопениями — он много потерял бы, он был бы еще беднее и глупее тоже.
Кроме того, являлись ему видения — природные пейзажи, в которые когда-то он, случалось, был вписан.
В свое время Нелепин немало путешествовал: по Енисею и по Лене, в Саянах бывал, на Дальнем Востоке, а также в Карелии и на Кольском полуострове, — а теперь, под старость лет, когда у него возникало желание привести хоть в какой-то порядок минувшую, но все еще собственную жизнь, разверстать ее на те, на иные периоды, он обращался к пространствам — к пространствам Енисея и Лены, Печоры и Северной Двины, Карелии и Кольского полуострова. Он вспоминал, когда, в какие годы он там бывал, в каком возрасте и в какой шапке, пейзажи ему вспоминать не надо было: безо всяких усилий они возникали перед ним сами собой. Стоило чуть-чуть ослабить тормоза памяти, и вот уже он не в суетном сиюминутстве, а в том пространстве, которое когда-то простиралось перед ним для того, чтобы он его обозревал. Обозревал широко, сопрягая обозримое с необозримым тем светом, расположенным за горизонтом. И тот, и этот свет не только освещают, но и освящают тебя в пейзаже с его и видимыми, и невидимыми далями, с далями далей; и вот уже кажется, будто это и есть истинное занятие всех далей — освещать и освящать тебя. Тебя персонально.