Эрик встретился с ним взглядом.
— Виноват.
— В другой раз будь осторожней.
Хаук все понимал. Но не кричать же на весь лагерь, что в нем орудует убийца? Что толку, если каждый начнет подозревать каждого? Только свары начнутся на ровном месте, в такой мутной водице убийце — самое раздолье.
Но, пропади оно все пропадом, Эрик понятия не имел, с какой стороны ждать нового удара. И в кого он придется.
У кухонного костра Эрика встретили точно родного. Обниматься правда, не полезли, но чуть ли не хором стали твердить, как они рады, что господин жив и в добром здравии, и их участие выглядело искренним. Тот самый старик от души вручил хлеб с сыром, пива тоже не пожалели. Пока Эрик ел, лишь перешептывались, потом очень осторожно пожалели вслух, что с водой совсем беда, а как без нее? Пока он болел, госпоже Ингрид вовсе не до того было, а чистильщиков разве допросишься? К ним, надменным и злым, и подходить-то боязно…
Эрик расхохотался. Этого следовало ожидать. Хотел было посоветовать молить Творца о дождике, найдется дармовой воды вдоволь. Но чувствовать нити мира и знать, что они подчиняются, опять плести было так же здорово, как снова ходить, дышать, чувствовать, и, допив пиво, он сказал лишь:
— Ведра несите, будет вам вода.
Хоть он и все еще слаб, на такое его хватит. А потом отоспится, и все будет в порядке. Если опять ничего… тьфу ты, пропасть!
Ни прислуга, ни простые воины больше его не стеснялись, разговаривали, кто о чем. Эрик невольно прислушивался: одни жаловались, что торчат который день на одном месте, добраться бы до замка да заночевать под крышей, даром что погода пока стоит. А ну как дождь? Продрогнут, замерзнут, да и телеги в грязи вязнуть будут. Другие, наоборот, радовались: заботы-то и в дороге никуда не денутся, а заниматься едой в поле или в лесу после целого дня пути куда тяжелее. С водой, вот, только беда, и дрова скоро закончатся, а так можно еще денек отдохнуть. Жаль, с дровами не получится, как с водой. А, может, получится? Надо спросить…
— …и тогда он и говорит, зазорно, значит, благородному за самострел браться. Недостойно, значит.
Эрик навострил уши. Двое солдат Хаука, один молодой, русоголовый, второй постарше, заросший бородой по самые глаза, со шрамом поперек лысины.
— То-то давеча, когда пошли лошадей искать, из телеги самострел утащил, — сказал молодой. — Меня увидел, обложил по матушке, что без дела болтаюсь.
— Радуйся, что по шее не дал. Горячий, чуть что не по нему…
— То-то и оно. Я даже просить не стал, чтобы потом на место положил. Все одно леща дадут: один за то, что за добром не доглядел, второй — что не в свое дело нос сую.