Думаю, маме бы это понравилось: знать, что и после смерти она все еще влияет на мои решения, отношения с другими, на перемирие между мной и Люком, а ведь я никогда не думала, что последнее вообще возможно. Мама по-прежнему вмешивается в мою жизнь.
Кажется, это мне тоже нравится.
* * *
Все уже собрались, когда в зал вошла я. Народ толпится, занимает места, ставит сумки на ковровое покрытие рядом с сиденьями, достает ноутбуки. Заметив свободное место, опускаю на него сумку, пока меня никто не опередил.
– Привет, Синтия, – здороваюсь я с дамой слева, коллегой с Западного побережья, с которой мы видимся только на конференциях.
– Привет, Роуз! Надеюсь, все закончится не так, как в прошлом году…
– Точно.
Справа от меня – мужчина. Он уставился в экран ноутбука, а я – на него.
– Это ты! – почти кричу я и тут же понижаю голос: – Томас, верно?
Он поднимает взгляд и расплывается в улыбке.
– Роуз!
Встреча с Томасом ошеломляет меня, я вдруг чувствую, как кровь бурлит в венах, во всем теле. Давно забытое ощущение.
– Поверить не могу – ты здесь! – смеюсь я. – Забавно, что мы оказались в одной комиссии.
После знакомства в больнице, где мама проходила химиотерапию, я не видела Томаса, хотя попытки встретиться он предпринимал. Какое-то время писал сообщения, время от времени я отвечала, но когда мама умерла, мне стало не до того. Я уже не отзывалась на его послания. Затем я оплакивала потерю, пыталась продолжать жить, занималась книгой, путешествовала…
– Рано или поздно мы должны были встретиться, – говорит он.
Я опускаю сиденье, устраиваюсь. Томас закрывает ноутбук, и мы снова поворачиваемся друг к другу.
– Как ты? – спрашиваю я. – Как твой друг, Энджел?
– У меня все хорошо, и у него тоже. Рак отступил, и это отличная новость.
– Замечательно. Я очень рада.
– А как твоя мама?
Я качаю головой. К горлу подкатывает комок. Прошло много месяцев, но ничего не меняется, как ни пытаюсь я этого избежать.
– Мне так жаль… – говорит Томас.
Вдыхаю и выдыхаю. Жду, когда растает комок, чтобы заговорить снова. Сосредоточенно достаю из сумки вещи, устраиваю на столике ноутбук, рядом кладу ручку. Бросаю взгляд на Томаса, он весь – воплощенное терпение. Между нами мгновенно возникает понимание.
– Спасибо. И мне жаль – все еще нелегко о ней говорить, хотя в июле стукнет год.
У Томаса странные глаза, очень красивые, их взгляд будто проникает в самую мою суть, пробиваясь сквозь горе.
– Год – это ничто, – отвечает он. – Я все еще с трудом говорю об отце, хотя прошло уже десять лет.
– Соболезную твоей утрате. – И добавляю: – Боже, когда кто-то упоминает о потере родителей, невероятно сложно найти нужные слова. «Соболезную» – это так убого.