– Позвольте поинтересоваться – почему?
– Царица Тера была сильно расположена к мистицизму, – медленно заговорил мистер Трелони. – А так как существует множество свидетельств, что она твердо намеревалась восстать из мертвых, резонно предположить, что она выбрала для этого месяц, в котором правил бог, воплощающий самую идею воскресения. Четвертому месяцу сезона разлива покровительствовал Гармахис – так называли Ра, бога солнца, когда он восходил по утрам, символизируя пробуждение, – пробуждение к деятельной жизни, знаменующее начало нового дня. По нашему календарю этот месяц начинается двадцать пятого июля, а значит, его седьмой день приходится на тридцать первое. Вне всякого сомнения, мистически настроенная царица не выбрала бы никакой иной день, кроме седьмого по счету или кратного семи. Вероятно, кто-то из вас удивлялся, почему мы не спешили с подготовкой к эксперименту. А вот почему! Мы должны быть во всех отношениях готовы к нему, когда придет время, но томиться в ожидании лишние несколько дней нам не имело никакого смысла.
Итак, чтобы приступить к осуществлению великого эксперимента, нам оставалось лишь дождаться 31 июля, то есть послезавтрашнего дня.
Глава 18
Страхи и опасения
О великих вещах мы узнаем через малые. История веков есть лишь бесконечный круговорот часов и минут. История жизни человеческой есть лишь совокупность мгновений. Ангел, ведущий Книгу Деяний, пишет не всеми красками радуги, но окунает перо только в свет и тьму. Око безграничной мудрости не признает оттенков и полутонов. Все события, все мысли, все чувства, все впечатления, все сомнения, надежды и страхи, все намерения и желания, пронизанные всевидящим взором до самого основания, на уровне низших элементов всегда разделяются на две противоположности.
Если бы кому-нибудь понадобился краткий очерк человеческой жизни, вобравшей в себя весь эмоциональный опыт, что когда-либо выпадал на долю Адамова потомка, то история моих душевных переживаний в течение последующих сорока восьми часов, записанная во всех подробностях и без малейшей утайки, полностью удовлетворила бы такую потребность. И Писарь Божий мог бы по обыкновению чертить письмена только светом и тьмой, которые суть конечные воплощения рая и ада. Ибо Вера пребывает в высших райских сферах, а Сомнение стоит на самом краю черной адской бездны.
Конечно, на протяжении тех двух дней не раз случались светлые мгновения, когда от одной мысли, что Маргарет, такая прелестная и очаровательная, любит меня, все сомнения рассеивались, как утренний туман в лучах солнца. Но бег времени – стремительный бег – наводил на меня уныние, окутывавшее душу, точно саван. Неотвратимый час, с наступлением которого я уже смирился, приближался столь быстро и был уже столь близок, что теперь меня не покидало тяжкое предчувствие конца. Вопрос, возможно, стоял о жизни или смерти любого из нас, но все мы были готовы к любому исходу. Во всяком случае, мы с Маргарет были единодушны в своей решимости. Моральная сторона дела, касавшаяся религии, в которой я воспитывался, меня совершенно не беспокоила, так как положения и основания последней всегда оставались за пределами моего понимания. Мое сомнение в успехе великого эксперимента было такого рода, какое сопутствует любому предприятию, сулящему новые огромные возможности. Для меня, чья жизнь проходила в постоянных интеллектуальных схватках, подобное сомнение служило скорее стимулом, нежели сдерживающим фактором. Что же тогда вызывало у меня беспокойство, переходившее в мучительную тревогу, стоило лишь мне о нем задуматься?