Пришедшие вместе с ним люди, вооруженные винтовками Мосина, казались потенциально опасными. Примкнутые штыки эту опасность только подчеркивали. Зачем — штыки? Чтобы можно было сделать больно — вот зачем. Вряд ли они, не кадровые солдаты, а просто наемные вояки, руководствовались караульными уставами в отношении самой винтовки, предписывающие снимать штыки только при разборках оружия. Четырехгранный клинок, присоединенный к стволу — это лишний вес, это своя специфика стрельбы, это не вполне удобно, в конце концов.
Этим людям было наплевать и на секретаря, и на Тойво, да и на ЧК, по большому счету. Может быть, в свое время их не приняли в чекисты по каким-то соображениям? В самом деле, не каждый маньяк получал возможность тешить свою кровожадность, сохраняя при этом подобие неприкосновенности.
— Хорошо, ЧК — так ЧК, — согласился Антикайнен. — Только, может, сначала на подпись на моем мандате посмотришь? И свой покажешь?
Сказав это, Тойво чуть сместился в сторону от стоящего напротив него грозного охранника с готовой к штыковой атаке винтовкой в руках. Вокруг никого не было, даже собаки не бегали. А если и бегали, то уже убежали: почувствовали своим шестым собачьим чувством, что дело неминуемо идет к кровопролитию.
Секретарь немного смутился — мандата у него никакого не было. А без него все это получалось самоуправством чистой воды.
— Ладно, пусть товарищи чекисты с тобой разбираются! — оправдал он свои действия. Добровольной народной дружине не нужны мандаты, ими движет революционная бдительность! «Революционный держите шаг, неугомонный не дремлет враг», как бы сказал в этом году Александр Блок в своих виршах «Двенадцать».
— А чего тут разбираться? — бесстрастным голосом произнес охранник и без замаха очень ловко уколол Антикайнена в живот.
Точнее, он намеревался воткнуть свой штык в живот финна, да Тойво одновременно сделал два движения: первым — резко сместился в сторону, уцепившись для быстроты маневра за плечи секретаря, вторым — подставив этого секретаря под штык.
Два движения слились в одно, а лезвие винтовки легко и беззвучно пронзило спину несчастного железнодорожника и вышло из его груди на добрых пять сантиметров между ребрами. Вероятно, он ничего не почувствовал — только толчок, потому что с изрядной долей удивления посмотрел на окровавленный кончик штыка, вылезший из его тела и легко вспоровший рубашку.
«Почему это происходит именно со мной?» — подумал Тойво. — «Если поблизости образуется зло, то оно непременно задевает меня, пытаясь унизить, нанести вред, либо вовсе — уничтожить. Словно магнит, когда два разных полюса притягивает друг к другу. Получается, что я — добро? Чепуха, доброта — это, конечно, мое качество, но не моя отличительная черта».