Главным в ту пору на монастыре был архимандрит Фирс, имевший очень большую слабость заниматься управлением средствами поднадзорных ему арестантов. И у того боярина, что в Немытой башне художественно воет на волчий манер делами займется, и у сибирского сотника, что под крыльцом сидит, тихо, как мышка, делами интересуется, и у третьего, и у четвертого. Да всех дел и не упомнить. И не переделать — тоже.
Но копеечка к копеечке, на Соловки потекли финансовые ручейки, необходимые для достойного содержания зэков. Ну, и храмы, опять же новые строить, а старые — ремонтировать, каналы укреплять, угодья возделывать, рыбу ловить в промышленных масштабах.
Ну, а зэков кормить — так не на курорте же они, право слово! Живы — вот и ладно!
И тут, бац — царь на острове высадился с немногочисленной свитой. Фирс ему в ноги:
— Я, конечно, дико извиняюсь, но каким же ветром в наши края занесло столь красивого мужчину?
— Водка есть? — спросил Петр.
— Таки да, — покаялся архимандрит.
Царь обернулся к свите и погрозил ей кулаком. Потом громоподобно высморкался в ладонь и той же рукой подергал попа за бороду.
Монахи с испуга затянули песню, будто бы плясовую, а издалека из своего заточения завыл опальный боярин.
— Весело у вас тут, как я посмотрю, — сказал царь, потом одним глотком выпил поднесенный стакан местной, настоянной на березовых почках, огненной воды, уткнулся носом, словно бы занюхивая, в архимандритскую холеную поросль, что свисала с подбородка, и там засопел.
— Шо? — боясь пошевелиться, прошелестел главный Соловецкий поп.
— А шоб знал! — ответил ему Петр.
Фирс сразу же подумал о задуманной им секуляризации, будь она неладна. Подмена духовных дел сугубо мирскими, что и являлось собой, собственно говоря, секуляризацией, не нашла поддержку карельского населения. «Ох, барыги» — качали они головами вслед монахам. Ну, а те, знай себе секуляризировались, то есть, обогащались.
«И нашел, что в храме продавали волов, овец и голубей, и сидели меновщики денег. И, сделал бич из веревок, выгнал из храма всех, также и овец, и волов; и деньги у меновщиков рассыпал, а столы их опрокинул. И сказал продающим голубей: возьмите это отсюда и дома Отца Моего не делайте домом торговли».
Эти строки из Евангелия тотчас же вспомнились архимандриту, но он немедленно себе возразил: ни волами, ни овцами, ни, тем более, всякой пакостью, типа голубей, они не торговали. Не говоря уже про размен денег. Иисус, конечно, был буйный, да еще и сильный — не каждый сможет справиться с сытыми самодовольными купцами. Но на монахов он бы руки с бичом не поднял, да и торговля у церкви другая. Только приношения и пожертвования согласно прейскуранту. Что не возбраняется, то и не запрещается. Жить-то и в монастыре на что-то надо!