Посчитав, что Диллон забыл о своей договоренности из-за свинского беспутства, я склонился к другому пути. Я решил предоставить Стерка природе и обвинить во всем Наттера на основании показаний, которые Айронз под моим давлением подтвердил бы под присягой. Как оказалось, это был бы наилучший выход. Если бы Стерк умер, не сказав ни слова, а Наттера повесили как убийцу, вопрос сам собой навсегда бы закрылся и Айронз был бы у меня в руках.
Я рассмотрел дело с разных сторон. Риск я предугадывал с самого начала и заготовил множество ухищрений с целью добиться желаемого, однако все планы мои, один за другим, опрокидывала судьба. Даже сейчас я не могу с полной уверенностью сказать, не разумнее ли было дожидаться, пока Стерка не настигнет неизбежный, по мнению докторов, конец. Несмотря на все их рассуждения, у меня, повторяю, было предчувствие, что перед смертью он очнется и изобличит меня. Быть может, я совершил ошибку, но ошибка была предопределена, и тут уж ничего не попишешь.
Итак, сэр, вы видите, что мне не в чем себя упрекнуть, хотя все и рухнуло.
Услышав шорох за входной дверью, я понял, что разоблачен – Стерком или Айронзом – и что это пришли за мной. Если бы мне удалось прорваться, я бы сбежал. Шансы мои были невелики, но попробовать стоило. Вот и все. Невиновность лорда Дьюнорана я готов подтвердить под присягой, если это поможет его сыну, на протяжении моей жизни данное обстоятельство служило причиной многих ваших невзгод, милорд.
Лорд Дьюноран не произнес ни слова и только наклонил голову.
Заявление Дейнджерфилда относительно убийства Боклера было тщательно занесено на бумагу, а сам заявитель приведен к присяге. Пока составлялся документ, Дейнджерфилд расхаживал из угла в угол по каменному полу своей камеры, но, поставив подпись, внезапно обнаружил недомогание, лицо его разгорелось; могло показаться, что ему грозит припадок, но очень скоро он оправился и спустя пять минут выглядел точно так, как и в начале рассказа.
Оставшись наедине с надзирателем, Дейнджерфилд, пребывая в самом жизнерадостном и словоохотливом настроении, поделился с ним своими надеждами на помилование и попросил дать ему побольше бумаги, чтобы набросать к утру ходатайство, добавив:
– Полагаю, что при закрытии судебной сессии меня вызовут для оглашения приговора, это произойдет послезавтра, и прошение должно быть готово заранее.
Дейнджерфилд говорил с подъемом – как человек, с души которого свалилось тяжкое бремя. Когда ухмыляющийся страж с кустистыми бровями сжал узнику на прощание руку и пожелал удачи, тот остановил его у порога и, положив белую ладонь на его исполинское плечо, произнес: