— Мне кажется, — настаивала я, пока мне расправляли шуршащую, как лес, юбку, — что для такого важного решения нужно все взвесить!
— Ты хочешь сказать, что ты так много весишь, что я не удержу тебя на руках? — задумчиво отозвался Оберон, а настроение у него портилось так, что моя рука едва не потянулась к еде.
— Я морально не готова к такому! — пылко возразила я, нервно осматриваясь по сторонам в поисках путей к отступлению.
— К этому никогда морально готовыми не бывают! — так же задумчиво отозвался Оберон, пока степень моральной готовности к браку уменьшалась прямо пропорциональное его решительности.
— Давай не будем, а? — взмолилась я, глядя на его задумчивый профиль. В какой-то момент ректальный холодок стал нашептывать, что отказываться нужно очень деликатно. Особенно в тот момент, когда Оберон пристегнул ножны с мечом и плащ. — Не то, чтобы я совсем не хотела, или… Дело не в тебе, дело во мне… Ну ты понимаешь…
На моей руке блеснул знакомый светящийся наручник, а я поняла, что ничего общего с обручальным кольцом он не имеет! Меня подняли на руки, зажав подмышкой, словно ручную кладь, вышли за дверь.
— Пусти, — проскулил маленький наныл, подленько пытаясь укусить. На меня сурово посмотрело суровое лицо мужика, который не предлагает замуж, а берет туда. Оберон произнес заклинание, а по его груди стал расползаться черный доспех. Драный плащ, появившийся из ниоткуда, взлетел лохмотьями, подметая белые ступени дворца.
Нас уже ждал тот самый огромный плотоядный конь, роя копытом камень. Смущало не то, что он рыл каменные плиты, а то, что у него получалось! Меня ловко перекинули через седло, взлетели сами, прижимая к себе, конь ударил копытом, и вокруг нас стал сгущаться серый, грязный туман.
— Да здравствует охота! — послышались сиплые голоса позади. Ну правильно, вместо роскошной свадьбы — брачное путешествие! Мамочки! Ой! Пустите меня! Верните меня обратно!
Конь набирал высоту, а зверек наныл вцепился в Оберона изо всех сил, изображая истеричную кошку. Мы пронеслись мимо волшебных звезд, зависших в мутной фиолетовой дымке. Видимо, мне решили показать напоследок показать солнышко. Черные нити тьмы разрывались по обе стороны. Тьма становилась гуще, а я сердце замерло в тот момент, когда внезапно она рассеялась, а мне в глаза ударило яркое, жгучее солнце. Подслеповатым ежиком я щурилась на его лучи, чувствуя, как из неподготовленных глаз обильно текут слезы.
— Солнышко, — икнула я, покрепче вцепившись в Оберона. Непривычное голубое небе таяло белоснежными облаками, а глаза, привыкшие к фиолетовому полумраку вечных сумерек, щурились и текли. В лицо ударил свежий ветер, заставив захлебнуться им. Его прохладные порывы бежали мурашками по коже.