Мы проследовали за ним в аудиторию и заняли места во втором ряду перед кафедрой. Пока зал заполнялся, Фуко сидел в непринужденной позе, просматривая свои записи и переговариваясь с руководителем семинара, вместе с которым он смеялся время от времени в качестве реакции на отдельные высказывания, не слышные нам. Периодически он окидывал взглядом тех, кто пришел послушать его, и изучал их лица.
После короткого вступления, состоявшего из слов «Мишель Фуко», за которым последовал шквал аплодисментов, знаменитый гость из Парижа быстро подошел к кафедре. Я слышал, что он категорично отказывается выступать на английском, и поэтому не удивился, когда он начал читать свои записи по-французски.
Его лекция об особенности дискурсов о человеческой сексуальности в XIX веке явно являлась частью известного курса, предложенного им в том году Коллеж де Франс. Он сфокусировался на всеобщем и излишне резком осуждении мастурбации в медицинской и религиозной литературе, скорей всего, используя при этом материалы рукописи своего на тот момент полностью законченного второго тома «Истории сексуальности», той самой, которую он уничтожил, вернувшись в Париж после нашего путешествия в Долину Смерти.
Руководитель семинара сообщил аудитории, что Фуко имел в своем распоряжении не слишком много времени, поскольку ему требовалось успеть на обратный самолет до Сан-Франциско, и поэтому он хотел бы ограничить дискуссионную часть общения несколькими вопросами. Потом после короткого обмена мнениями со слушателями Фуко быстро направился к выходу.
Я не смог набраться смелости, чтобы прорваться сквозь толпу, сопровождавшую его, когда он двигался к двери. Я чувствовал себя хуже некуда, так как понимал, что это, возможно, был мой последний шанс пригласить его совершить путешествие с нами. Внезапно Майкл с удивительной проворностью устремился к Фуко, просочился сквозь окружавших его поклонников и пропыхтел на французском, что я хотел бы поговорить с ним. Ошарашенный беспардонной просьбой Майкла и явно пытавшийся вспомнить названное ему имя, Фуко стоял еще достаточно далеко, чтобы я смог сам вступить в разговор, и я начал двигаться к нему.
Я был настолько удивлен тем, с каким проворством Майкл захватил его в плен, что единственно смог промямлить, как меня зовут, и еще слово «Клермонт», и повторил это три раза. Фуко, однако, простил мне мою бестактность, вспомнил мое письмо и сразу извинился, что не ответил.
— Боюсь, я слишком плохо воспитан, — сказал он на чистом английском. — Но у меня сейчас так много дел в Калифорнии, что вряд ли найдется время посетить Клермонт во время этой поездки.