— Ты нас знаешь.
— Да! — Микси двинулась к сестре. — Иди сюда, целительница! Принимайся за дело!
* * *
Ингрид избегала серьезных любовных отношений, потому что, как она говорила, не хотела ни одного мужчину сделать вдовцом, — и просто разбивала им сердца. Так продолжалось до тех пор, пока она не встретила Байона. Он отнял у нее тринадцать драгоценных месяцев жизни, убеждая ее в том, что он тот самый мужчина, кому достанет силы духа стоять у ее смертного одра, потому как они с братом родились с приросшими друг к дружке мочками ушей и со сросшимися пальцами одной руки. Родились с даром терпения, а с чем же еще, шутили спаренные близнецы. Когда какая-то ведунья попыталась их разъединить, оказалось, что у них общая система кровообращения, и если их разделить, они умрут.
Байон понимал смысл смерти, и Ингрид решила рискнуть.
Она хранила в своих руках огонь любви: она предлагала его днем — на час, на мгновение. Тратила на него свои драгоценные секунды. Когда Байон бросил ее ради замужней стервы, которая уверяла, будто муж безропотно смиряется с ее любовниками, но сам не заводит подружек на стороне, Ингрид пустилась во все тяжкие. Она пригласила Анис и брата Байона в танцклуб, где брат, без устали вихляя бедрами, отплясывал вместе с ними всю ночь, и прямо в лицо называл своего близнеца дураком и продержал его там до рассвета, а Ингрид блистала неотразимой красотой, неутомимостью и равнодушием, покуда сама могла это выдержать.
По дороге домой захмелевшая от множества проглоченных пьяных бабочек Ингрид потащила Анис к морскому винограду, под стволом которого она захоронила останки ее мертворожденных дочерей, зарыдала и стала разрывать песок.
Анис глядела на дерево и думала: то ли убежать, то ли запретить старой подруге раскапывать могилки, то ли ударить ее, но ничего не предприняла, а только сидела под луной и слушала рассказы Ингрид обо всем, что наговорил Байон о ее гладких изящных локтях, мягком животе и красивых платьях, что она носила. Казалось, он только и искал повода, обняв ее за талию, провести сквозь толпы людей да прихватить булавкой оторванные оборки платья, когда на них кто-то неуклюже наступал, и ненароком погладить пальцами ее лодыжки. В жаркий день он угощал ее лимонадом и делился своими страхами: что он не так уж хорош, что вечно живет в тени брата, от которого ему в буквальном смысле некуда сбежать, и что он ненавидит его больше всех на свете. И как же странно было видеть, как навсегда спаянным братьям в самые интимные моменты жизни удавалось не вторгаться в личную жизнь друг друга: когда пальцы и пенис Байона входили в нее, глаза его брата только широко раскрывались и ничего не видели.