Мы стояли, наклонившись друг к другу, и смеялись. Слабый свет стоявшей между нами свечки освещал наши наклонившиеся фигуры. О. С. проснулась, вскочила с постели и в щелку двери увидела эту сцену. “Что вы тут делаете?” – спросила она. Но мы решительно не могли объяснить, что мы делали, и молча прошли в переднюю. “А все-таки разбудили”, – сказал Н. Г-ч, и сказал это с чувством такого сокрушения, такой сердечной боли, что мне стало совестно за свое мальчишество»[440].
Вообще описывать его отношение к жене требует хорошего и большого психологического анализа. Она много попортила ему крови, но он не воспринимал это так, ибо видел О.С. только как страдалицу, а себя как отца непутевой и безумно любимой дочери. «Как-то мы были у Н.Г-ча с одним развитым, умным, но несколько экспансивным товарищем. Разговор шел хорошо, Чернышевский оживился, товарищ, видимо, ему понравился, и мы засиделись гораздо дольше установленного срока. О.С. два раза напомнила, что визитное время прошло, и сама ушла из дому. Когда одевались уже в передней, экспансивный человек сказал: «Одного не понимаю, как это вы, Н.Г., женились на О.С.”. Николай Гаврилович, похлопав его по плечу, сказал: “Знаете, прежде чем задать этот вопрос, нужно подумать… и подумать”.
И он указал себе пальцем на лоб.
Я смотрел на Н.Г-ча; я знал, как он болезненно чутко относится ко всему, что касалось О.С., и ждал взрыва, но лицо его было покойно, и пропало только обычное ироническое выражение глаз.
Мне представляется уместным при определении свойств характера Н.Г. остановиться на его отношениях к О.С. Может, ничто не возбуждало в обществе столько толков и недоумений, как эти отношения. Прежде всего, всех поражало, что после 20-лет-ней разлуки эти отношения совершенно не переменились. <…> Еще в дневнике Чернышевского вы найдете указания на обвинение О.С. в бестактности, и обвинения эти идут и от молодых и от старых людей, и прекрасно они отпарируются благодаря совсем иным взглядам Н.Г-ча на понятие такта. Живость, необычность, даже эксцентричность он не смешивает с бестактностью. <…> Знал он и большинство сплетен про О.С. Все это, конечно, тяжело ложилось на его душу, но вызывало в ней не уныние, а желание дать отпор. И вот в этом-то чувстве и лежит та неточность в изображениях О.С., когда он ее превращает в Веру Павловну или Лидию Васильевну. <…> Но какое влияние могли иметь все рассказы и сплетни про О.С. на отношение Н.Г. к О.С., да ровно никакого, или, пожалуй, делали их еще более мягкими. <…> Еще до женитьбы Н.Г. прочно установил свои отношения к будущей своей жене. Убежденный сторонник, он внимательно работал над этим вопросом и выработал себе прочную линию поведения <…>. И Чернышевский действительно знал себя. Он до гробовой доски остался верен раз усвоенному отношению к жене. Он относился к ней и как отец к дочери, и как муж к жене. И каким полным непониманием характера Н. Г-ча звучат все нарекания на О.С., рассказы о ее деспотическом отношении к Н.Г-чу. Не она, а он поставил так дело. Не случайно так сложились отношения, а сложились они по ясно предначертанному плану. Строителем своей семейной жизни был сам Н.Г-ч»