– Не было! Не было у него никаких золотых монет! – вскричал Никодим Сажин, доселе молчавший так окаменело, словно бы навеки лишился дара речи. Но, выходит, не навеки. У него еще хватило сил в смертном ужасе прокричать: – Не было мошны! Был токмо пояс с карманчиками…
– Да ты еще и лгать! – вскричал Алексей Григорьевич, донельзя разъяренный угрозой царя: возмещать пропавшее испанцам. Если бы можно было разорвать сейчас Никодима Сажина на восемь тысяч кусочков, чтобы каждый обратился в золотую монетку, князь сделал бы это собственноручно и незамедлительно.
– На конюшню его, – небрежно бросил Алексей Григорьевич. – Хоть семь шкур с него спустите, а где деньги схоронил, дознайтесь.
В орущего Никаху вцепились, поволокли.
Волчок вскочил и проводил его взглядом с совершенно человеческим выражением удовлетворения. Потом перевел взгляд своих темных, с желтыми пятнышками глаз на императора – и вдруг, осев на задние лапы, завыл, вскинув морду вверх.
Петр даже качнулся. «Ишь, воет, словно по покойнику!» И вдруг вспомнил, что собак с такими вот пятнышками над зрачками зовут двуглазками и наделяют их пророческой, вещей силою. «Что сулит? Смерть близкую? Кому? На меня глядит и воет – значит, мне?!»
Он знал: смерть всегда за плечами – стоит за нами. От нее не спасешься, будь ты хоть пуп земли. Матушка, рожая его, умерла, Петр и не видел ее ни разу. Отец-царевич умер… Ну, был убит, но все равно, смерть его настигла – посредством чужой руки, а настигла. Сестра любимая, Наталья, без которой юный государь не мыслил себе жизни, говорят, плоха… Умер даже дедушка, император Петр, которого не называют иначе как Великим, хотя внук скорее называл бы его Страшным, Ужасным, Чудовищным, Ненавистным. Никто не спасся от смерти! И он… он тоже умрет? Когда? Скоро? Собака воет на того, кому в могилу лечь предстоит!
Все заметили, как побледнел государь. Впрочем, каждому сделалось не по себе от этого жуткого воя.
Алексей Григорьевич занес ногу – пнуть Волчка, да покрепче, князь Иван схватился за плеть. Даша, ахнув, загородила собой пса, умоляюще уставилась на государя.
– Не троньте, – хрипло вымолвил тот, хотя желал отдать прямо противоположное приказание. – Чего с животины неразумной возьмешь? Только с глаз моих ее подальше отправьте.
– Я… я тотчас уеду, – пробормотала Даша. – И Волчка увезу. Мне надобно позаботиться о погребении родителей. И брату там без меня тяжело, в Воронихине. Дядюшка, ежели вы будете настолько добры, чтобы дать мне коня… окажите милость!
Алексей Григорьевич неприметно от государя сделал племяннице страшные глаза. Во дура деревенская! Только что девице было недвусмысленно сказано: император желает видеть ее как можно чаще – так нет же! Уедет она! Да о каком отъезде может идти речь? Да какие тут могут быть родители?