— Но…
— Не нокай. Ты не выходишь, не идешь купить себе газировки, не бросаешься за лоточником с едой и вообще не высовываешь отсюда носа.
— Кстати, чья это тачка? — подает голос Рид.
— А почему мне нельзя пойти с вами?
— Потому что я так сказал. И потому что ты еще долго никуда не пойдешь с нами, если продолжишь стрелять себе в ноги, как в прошлый раз.
— Это была случайность! Я не…
— Эй? Чья, говорю, маши…
— Моя! — рявкает Салим. — Я спрашиваю, Андрей, ты меня понял?
Парень картинно кривится, обиженно одергивает сутану и пристально смотрит на руль, но, схватив от Салима подзатыльник, быстренько расписывается в своей понятливости.
— Старательно ты его дрессируешь, — хмыкает Рид, хлопая дверцей. Салим хмуро провожает этот жест взглядом, и Рид спешит сойти на тротуар, чтобы между дверцей и салоном в следующий раз не оказалась его голова. — Кто он? Серб? Украинец? Русский?
— Русский. — Салим обходит машину, еще раз показательно строго глядя на Андрея через лобовое стекло. — Только от него и толку, что водить умеет.
— Где падре его подобрал?
— У Старших Сестричек.
Рид стопорится, застывая вполоборота и не отрывая взгляда от Салима.
— У Старших Сестричек? В смысле он…
— В смысле он брат одной из них. Не будь мудаком, а?
— Нет, а что сразу мудаком? Ты говоришь: Сестрички, что я мог подумать? — Он делает большие глаза, но Салим, видимо, уже не хочет продолжать этот разговор, начиная хлопать по карманам в поисках курева. За три года хоть бы другую марку мог начать курить, что ли.
Но не только Салим и его бессменные сигареты остались такими, как прежде.
С тех пор как Рид побирался на этих улицах, Препедан не поменялся. Здесь бегают дети: все в драных майках, все друг другу братья и сестры, сироты и не сироты, бездомные и те, кому есть где жить. Дома в Препедане в любом случае мало чем отличаются от тех, что сооружают себе бездомные. В одном из таких домов жил Мо с матерью. Дом этот тоже снесли — Препедан все время переваривал сам себя, но ничего путного из этого не выходило.
— Стирай этот припадок ностальгии со своего лица, и пошли, — бурчит Салим.
У Салима никогда не было сердца поэта, так что Рид не удивляется, когда оказывается, что тот остался таким же черствым, как и три года назад.
— Я могу ходить и с припадком ностальгии на лице! Нам туда, — Рид кивает на противоположную сторону улицы.
Там, среди одинаковых домов, спрятался нужный им, с поломанными решетками на окнах и грязной хлипкой дверью.
На стук ожидаемо никто не открывает, и Салим, не дослушав Ридово «давай я попробую вскры…», с размаху выбивает замок ногой. Проходящие мимо подростки изумленно вылупляются на них, женщина с ребенком на руках с крыльца напротив испуганно замирает, а вот плешивый дедок на соседних ступенях даже не обращает внимания, продолжая чесать мизинцем ухо.