Наконец, эти долгие медицинские мучения закончились и нас повезли на краевой сборный пункт, где стали формировать команды для отправки в войска. В этом изрядно загаженном учреждении — «бомжатнике» мы провели целых трое суток, пока нас, грязных и изрядно заросших щетиной, наконец, не разбросали по командам (Олега сразу же выдернул какой-то высокий красивый майор — «покупатель» с дальневосточной мотострелковой дивизии, дислоцированной в городе Облучье Амурской области). Меня же, вместе с 15 моими однокурсниками, отправили на поезде в город Омск. Как сейчас помню — было уже 11 ноября 1986 года, а Барнаул, «роняя слезы», прощался со мной теплым, почти летним дождем.
Прибыв в Омск, мы поняли, что это, оказывается, тоже еще не все. В 14 — м военном городке связистов, куда нас привезли, в большом спортивном зале начался второй, последний, этап формирования войсковых команд. Здоровенный майор — танкист сразу же отделил от остальных нашу группу из 15 человек, оставив только меня одного, стоящим посреди зала. «А этого почему не берешь?» — спросил его подполковник с эмблемой войск связи. «Да на хрена мне нужен этот «дистрофан», — сказал майор — танкист, презрительно показывая на меня. — Он ведь обсерится в танке, когда снаряд в 40 кг поднимет!» И меня, уже никому ненужного, отвели в сторону от скомплектованной из моих сокурсников команды танкистов. Вот так, походя, между прочим, была решена Судьба «раба» на этом омском «невольничем рынке Занзибара».
Какой — то сержант с эмблемой артиллериста (только потом, спустя некоторое время, я узнаю в нем сержанта Мезенцева) отвел меня и Каширского в пустую казарму 14-го городка. Саша Каширский (с которым мы практически не дружили и не общались в университете) молча взгромоздился на второй ярус солдатской кровати и уснул.
Я долго еще не мог заснуть в эту первую свою армейскую ночь, обуреваемый сильными чувствами и переживаниями. В голове назойливо крутилась невесть откуда взявшаяся пронзительная мелодия для саксофона — тема ностальгии, которая пройдет печальным лейтмотивом через всю мою армейскую службу.
Ведь там, позади, где — то очень далеко, осталась моя светлая и счастливая Юность. Впереди меня ждали лишь беспросветный мрак и полная неопределенность!
«Ты пошто так на меня глядишь зверообразно? Али я тебе не нравлюсь? Обещаю, что скоро ты меня полюбишь больше, чем родного отца!» — с такими зловещими словами встретил меня в ишимской гвардейской учебке артиллерийского полка старшина батареи прапорщик Уколов. Пожалуй, это была самая харизматичная личность, которую я встретил в армии. Старшине Уколову было что-то около 45 лет, из них 20 он провел в солдатских казармах. Армия уже давно заменила ему семью, а казарма — дом и уют, так необходимые любому человеку. Прапорщик имел довольно странное продолговатое лицо, сплошь испещренное сосудистыми прожилками, с оттопыренными в сторону ушами, обмороженными во время службы на Крайнем Севере, и огромным мясистым носом, который Создатель наспех, кое-как прилепил к его и без того крайне непривлекательному лицу. Несмотря ни на что, это был лучший старшина, которого я встречал в войсках; настоящий воин — профессионал, на которых, собственно, испокон веков и держится русская армия.