В основном народ просто подпрыгивал с поднятыми руками – ни на что другое места, по сути, не хватало. Люси пальцами описывала в небе какие-то фигуры и строила комичные гримасы Джозефу. А тот всеми силами старался не провалиться сквозь землю от стыда.
Кое-кто из их компании тоже уже танцевал; глядя на Люси, на танцпол потянулись и остальные. Все принялись копировать движения ее рук. Никто не глумился. Похоже, Люси только украсила собой этот вечер.
На именинный ужин Люси жарила курицу-гриль, а Джозеф между тем готовил мальчишек к визиту своей матери.
– Она не любит плохие слова.
– Какие конкретно? – спросил Дилан. – Матерные?
– Те, которые относятся к сексу и к туалету.
– Туалетная бумага? – съязвил Эл.
– Не о том речь, ты прекрасно знаешь.
– Туалетный ершик? – подхватил Дилан.
– Стульчак?
– Дамский туалет?
– Мужской сортир?
– Заткнулись на минуту, – приказал Джозеф.
Мальчишки подчинились. Люси подумала, что это и полезный, и гнетущий опыт. Утешало лишь то, что он не зависит от мужского доминирования, ведь Полу такие воспитательные меры удавались даже хуже, чем ей.
– Каки, сраки, сиськи, письки, шишка, пофиг, нахер и так далее.
Мальчишки поняли, что лучше не смеяться, и на этот раз их серьезность стала просто невыносимой.
– А как по-другому сказать?
– Просто не заводите таких разговоров. У нас будет ужин. За столом никому не интересно слушать про ваши пенисы.
Люси хотела повторить слово «пенисы», чтобы немного разрядить обстановку, но решила, что это будет ребячеством, как ни крути.
– Еще какие запреты?
– А, да: чтобы никаких Иисусов и Христов.
– И «боже» нельзя?
– Только в самом крайнем случае. Вы же умные ребята. Я хочу, чтобы моя мама тоже это поняла.
– Слушайте, – сказал Эл. – Может, пусть Дилан поспрашивает у меня столицы мира? Я почти все знаю.
– Нет, умничать тоже не надо, – ответил Джозеф.
– Тогда я совсем запутался: что можно, чего нельзя, – расстроился Эл.
Кончилось дело тем, что битый час братья молчали, поскольку оба мгновенно запали на Грейс. Они бы никогда в этом не признались и, скорее всего, даже не понимали, что с ними происходит, но все признаки были налицо: стоило Грейс произнести хоть слово, как мальчишки заливались румянцем и смотрели ей в рот. Потом благоговейное молчание сменилось комичной услужливостью, преувеличенной вежливостью и – время от времени – повторением по слогам трудных в правописании слов, звучавших в беседе. Люси могла совершенно не беспокоиться по поводу вульгаризмов, за исключением пары случаев, когда мальчишки вставляли в речь длинные слова, дабы показать свою образованность.