— Стригор Стрижич, не гневайтесь, — шмыг.
Посмотрела, на колени бухнулась, мордашка зарёванная, блин.
— Не гневаюсь я. Рыдаешь-то что? Нешто кто силком тянет? И не бойся, правду говори, не обижу.
— Не тянет, Стригор Стрижич. Но ведь страшно, батюшка говорит больно сие и страшно, а матушка затрещину дала, та батюшка её поколотил…
— Так, блин, какое нахер больно?! — офигел я, даже эфиром не поленился проверить — никаких плев колдунским образом не нарисовалось. — Ты, отвечай, что за глупостей тебе наговорили!
И начала всхлипывающая девчонка рассказывать такую историю, от которой я не только уверился, что нахер этих пролетариев приводить, но и задумался, а не послать ли мне их нахер, в смысле в Пущу, избирательно. Уж очень некоторые напрашивались.
В общем, семья у неё, отец-мать, пара сестрёнок младших и совсем мелкий братишка. В охотку она, кстати, первый раз в жизни вошла, молодая девчонка совсем, хотя и вполне “созревшая”.
Но огребла с папашей своим стрекалом по прибытию. Тот, засранец, выдал “неча ноги бить”. Жена у виска пальцем покрутила, девчонку позвала, но эта, видно, “папина дочка”, вот и нарвалась на порку.
И вот говнится этот пролетарий и на херовую работу, и вообще на всё. Девице голову задурил, что вот будет “хуже чем стрекалом, со Стрижичем жестокосердным”. Притом, мамаша дочку “агитирует”, за что пару раз была бита. В общем, бардак и неустроение.
— Не хочешь — не приходи, мне всё проще. Рыдать прекратила, пошла у стремени к деревне, — обозначил я диспозицию.
Пошла, правда носом шмыгала и косилась. Ну а в деревеньке, выслушав славословия, сполз я с Индрика.
— Трисил, а подай ка мне Добромудра из мной привезённых, — озвучил я.
И объявился довольно плюгавенький мужичок, со столь невинными голубыми глазами и благостным выражением морды, что, даже не зная его художеств, рука так и тянулась облагородить фасад фингалом-другим.
— Так, Трисил, как сей Добромудришка трудится, поведай, — поинтересовался я.
— Трудится, благой господин Стрижич. Но болтает много и не по делу, ноет часто. Три раза стрекалом потчевать пришлось, неугомонного, — озвучил Трисил. — И жену вроде поколачивает, но не жаловалась баба, а что кричит — так в доме всё…
— Угу. Так, староста, моей волей сей мужик ни к жене ни к детям своим более не приближался. Посягнёт — пороть стрекалом нещадно. Далее, есть ли баба постарше да постатнее, — оценил я тщедушные стати мужичка. — Одинокая, но чтоб в охотку ещё входила?
— Есть, как не быть, господин Стрижич.
— Вот выдай ей стрекало и отдай Добромудришку на перевоспитание, — решил я. — Родители ума не вложили, пусть перевоспитывает. Ну и бабе отрада, — логично заключил я.