Через шесть месяцев сценарий был готов. Первоначально он начинался с событий, описанных в первой газетной вырезке, которую Пиледжи показал Скорсезе. В ней сообщалось о том, что полиция приезжала для разборки семейной ссоры, которая произошла на лужайке перед аляповатым частным домом в Лас-Вегасе. Из этого эпизода действительно развернулась тогда история на целых десять лет, но Скорсезе и Пиледжи поняли, что линейный подход к фильму требует слишком объемного контекста и не создает достаточно сильного драматического напряжения, поэтому они начинают фильм со взрыва машины: Сэм «Туз» Ротштейн — персонаж, прообразом которого послужил Розенталь — взлетает в воздух в замедленном движении и перемещается над пламенем, «словно душа, которая собирается погрузиться в ад». Этот эпизод является основой для заглавной последовательности титров Сола Басса — мерцающего текста, который появляется на фоне силуэтов падающих людей, вспышек пламени и неоновых огней под звуки оратории Баха «Страсти по Матфею». Как и при съемках фильма «Славные парни», Скорсезе вдохновлялся работами советских кинематографистов — фильмами «Старое и новое» («Генеральная линия») Сергея Эйзенштейна, лентами Всеволода Пудовкина «Конец Санкт-Петербурга» и «Буря над Азией» («Потомок Чингисхана»), картиной Льва Кулешова «По закону» («Трое»), фильмом Александра Довженко «Арсенал». «Это кино чистой воды, — говорит режиссер. — Оно напоминает вам обо всех возможностях, которые кроются в этом искусстве».
«Когда я делал „Казино“, то был очень зол на такое необычное место, как Вегас. Вся его алчность казалась мне отражением Голливуда того времени, отражением американской культуры».
Если монтировать и редактировать «Эпоху невинности» было сложно, то с «Казино» Скорсезе и Тельма Шунмейкер чувствовали себя так, как будто они жонглировали огненными шарами — ведь это была трехчасовая картина с несколькими рассказчиками и большими вставками псевдодокументальных материалов. На создание сценария потребовалось одиннадцать месяцев. Наконец, он был готов и нарезан на сцены, страницы с которыми последовательно, одну за другой, вывешивали на специальной стене. По самым последним подсчетам, которые были проведены перед началом съемок, таких сцен оказалось 264 — еще один рекорд в карьере Скорсезе. «Это просто невероятно, — шутил он. — Наверное, там внутри сидит еще кто-то, кто тоже снимает этот фильм». Перетасовывались целые эпизоды. Изначально процедура сбора денег занимала в фильме целый час, и всякий раз, когда авторы возвращались к этому эпизоду, они вносили в него какие-то изменения. Так они двигались вперед до тех пор, пока не решили в конечном итоге разделить его на две части и пустить первую часть в начале фильма, чтобы зритель с самого начала знал, как все это работает. «Это история империи и, опять же, история о семенах разрушения самих себя, — говорит Скорсезе. — Обрести рай и потерять его из-за собственных гордыни и алчности — эта старая история изложена еще в Ветхом Завете».