Милу вновь видит эти отели, где в ароматах летними ночами смежает веки сама Красота. Красота побеждающая и жестокая, Красота изобильная, драгоценная, от вида которой сердце сжимается и можно ослепнуть. Стоит один раз ее увидеть, и не забудешь вовеки, и даже воспоминание о ней причиняет боль. Милу всей душой тогда скрывается в помыслах о Жюстине.
Неподвижно сидя на стуле, душой он рядом с Жюстиной, в объятьях Жюстины. Из глаз его уже столько раз лились слезы, и теперь он одним взглядом отталкивает всплывшие было дивные образы улыбающихся иностранок Ривклера, чьи роскошные волосы убраны диковинными цветами. «Жюстина, я держу тебя за руку!» Он осмеливается слегка сжать эту маленькую больную ручку, изуродованную когда-то топориком. Он берет ее бережно, вот так, и они отправляются пешком по прекрасным, широким дорогам Франции. Когда она устает, он несет ее. Когда она голодна, он просит милостыню на фермах. «Ты столько всего вытерпела, что любви моей всегда будет недостаточно. Я хочу выстрадать все, что выпало на твою долю, лишь тогда я буду тебя достоин».
Взрослые вокруг Милу по-прежнему продолжают беседу. Делают прогнозы на будущее. Застолье затягивается, запахи жареного цыпленка и принесенных ликеров приводят Милу в отчаяние. Слово берет месье Реби, и Милу дозволяет голосу отца проникнуть в его потаенный мир:
– Со всем, что сын от меня унаследует, перед ним откроются любые перспективы. Сможет поступить в лучший университет, изучать право…
– Да, политика распахивает любые двери.
– В любом случае, мы можем быть уверенными в нашем округе. Никто не осмелится провалить на выборах внука месье Сорена, – заявляет бабушка.
Милу глядит сквозь окна на тихие, освещенные солнцем сельские дали; там словно бы различимо чье-то беспристрастное и величественное присутствие, приносящее горькое утешение. Месье, старающиеся устроить его будущее, вызывают у ребенка отвращение. Он хотел бы их обругать, накричать на них, обозвать теми грубыми словами, которые знает: свинья, шваль, лярва…
– Так отлично, – выступает сенатор, – прекрасно! Со всем, что оставит ему месье Реби, наш юный друг сможет однажды войти в состав первой магистратуры Республики.
– Ну, он может стать лишь министром или правителем какой-нибудь колонии, – продолжает месье Реби.
– Посмотрим. Но вы зря говорите об этом в присутствии ребенка, он может чересчур возгордиться.
Милу высокомерно улыбается. Республика? Минувшим утром он от нее отрекся. Эти лощеные месье все так или иначе схожи с Гамбет-той! Он больше не может, сейчас он взорвется.