А над ними плывет в небе густая крона Илгун-Ты, и изба, застрявшая в корнях между добром и злом, все так же пустоглазо и хмуро глядит на то, что было, есть, и всегда будет…
Последняя мысль показалась Оксане чужой, не ее, словно кто-то безнадежно уставший и старый забрался в голову. Кто-то похожий на старика с лицом как печеное яблоко и зловонной трубочкой в безгубом рте.
Она снова едва не вскрикнула, когда тишина не расступилась, а с треском лопнула, а Вика нечаянно пнула ее под столом. Сергачев открыл очередную банку, приложился длинно.
— Дорогой доктор, — сказал он, утерев подбородок и тяжело глядя на Степана. Углы рта дергались. — А вы часом шаманский бубен на прием не носите, а? Перед диагнозом не камлаете?
Глаза у Виктора наливались злобой, плохо прикуренная сигарета рассыпала искры.
— Мировое древо, кровавая чека, боги… Ты где бога видел, кроме как в операционной со скальпелем?! А? Видел?!
— Витя!
— Что, Витя?! — отмахнулся он, — Ну, привез девчонок на пленер к черту на рога, так еще и постращать надо всякой хренью! М-м-мать ее, которая знает…
Он вытянул руку и неловко сложил пальцы в «фак» прямо перед лицом Степана.
— Вот тебе Ведьмин палец! Как?! Ничего?..
«Да он же просто пьян мертвецки», — дошло до Оксаны, — «В хлам!»
— Мальчики, — проблеяла Вика.
— Давайте спать, — сказал Степан. — Засиделись мы…
Он поднялся, отворачиваясь от Сергачева как от пустого места. Виктор уронил руку и сгорбился на стуле. Бледные скулы пошли пятнами…
— Главное — без последствий, — произнес он невнятно, не то извиняясь за пьяную выходку, не то пытаясь объясниться.
* * *
Темнота жалась к углам, подсвеченная зеленоватым светом ночника за тряпичной стенкой, и, казалось, сжималась в вязкий кисель, плотный настолько, что заблудившийся комар никак не мог добраться до человеческих тел, и отдаленный писк его напоминал злобный плач.
Вика плавала в полудреме — зыбкой, тревожной, — и ее непрочная ткань легко рвалась, то плеском волны, то слабым шелестом, то мягким ударом ветра в тугую ткань тента, то нечаянным сонным всхлипом Оксаны. Мысли давно перетекли в путаные образы, бестолково сменяющие друг друга. Злое лицо Виктора с белыми — в нитку, — губами, незнакомое ей раньше, как обратная сторона луны, изрытая безобразными кратерами, впадины заполняли густые зловещие тени. Вика была космонавтом — одиноким, затерянным, в раздувшемся скафандре, — распятым в безвольном полете над безжизненной поверхностью так похожей на изрытое оспинами лицо мертвеца. Она задыхалась, с каждым ударом сердца паника нарастала, и ожидание, что мертвец вот-вот откроет мутно-синие глаза и упрется в ее жалкую фигурку пьяным взглядом Сергачева, обдавало все тело непереносимым ужасом. Вику бил такой озноб, что выворачивало суставы, а потом она, судорожно комкая ткань спальника, обрушивалась с зеленоватый сумрак палатки, в явь, с испариной на лбу и бешено колотящимся сердцем. Ныла поясница, словно она действительно упала навзничь с большой высоты.