Моцарт. К социологии одного гения (Элиас) - страница 92

текста, который тоже был заново разделен на главы, параграфы и абзацы, а также в параграфах 3 и 4 дополнен пассажами из отдельных серий страниц, но потребовал меньше работы по уплотнению текста. Незначительные изменения, позволившие избежать пересечения с первой частью, вносились только там, где это можно было сделать без разрушения контекста. Немного сокращен был приведенный в конце книги «План», который дает представление о возможной компоновке книги, как она одно время виделась автору. Тот факт, что все три публикуемых текста в основном охватывают одну и ту же тему, был принципиально сочтен приемлемым, так как уровень синтеза в каждом случае разный.

На этом я заканчиваю послесловие публикатора, а в заключение скажу несколько личных слов: с 1983 года я издавал в среднем по одному тому в год преимущественно неопубликованные труды Норберта Элиаса, будь то в качестве редактора, переводчика или в неформальном качестве. Этот публикаторский проект, благодаря которому Элиас получил в Германии признание в качестве актуального автора, был моей инициативой, которую я смог реализовать благодаря собственным усилиям и неоценимой помощи других людей, особенно Фридхельма Херборта (издательство Suhrkamp) и Германа Корте (Рурский университет в Бохуме). Публикуя книгу за книгой, я смог преодолеть ужасное двойственное отношение Элиаса к опубликованному. Только тот, кто хоть раз в качестве корректора, редактора, публикатора сталкивался с этим автором, поймет, сколько такта и упрямой энергии, сколько энтузиазма и личной приязни было необходимо для этого.

По своему содержанию тома, которые были напечатаны таким образом, возникли в результате своеобразного сотрудничества, о котором я, возможно, когда-нибудь расскажу более подробно. Постепенно выработалась такая технология: я, как публикатор, имел своей задачей сформировать из черновых рукописей, фрагментов, даже отдельных идей автора законченный текст или готовую книгу. Такая совместная деятельность требовала от меня высокой степени понимания, рассудительности, творческих способностей и эмпатии, а также, разумеется, отказа от каких бы то ни было содержательных добавлений или купюр, а там, где это казалось необходимым или желательным, — готовности согласовывать свои решения напрямую с автором. Со стороны Элиаса эта работа подразумевала прежде всего небывалое доверие, которое росло по мере того, как он, тщательно знакомясь с несколькими пробными фрагментами, убеждался в том, что я способен выполнять такую работу в соответствии с его желаниями. Происходящее можно было бы описать так: Элиас делегировал мне часть своей сверхстрогой совести и своего несколько беззаботного тестирования реальности. Я сам (не без борьбы) добровольно позволил использовать себя таким интимным образом, потому что поставил перед собой цель вернуть великого еврейского автора из изгнания на его прежнюю языковую родину. В результате получились книги, которые полностью были книгами Элиаса и в то же время были «нашими», как неоднократно выражался автор. Все это не имело никакого отношения к филологии и обычной публикаторской этике, но зато имело отношение к реальному процессу производства книг во взаимопереплетении живых людей. Норберт Элиас — и это останется одним из самых замечательных впечатлений в моем жизненном опыте — совершенно сознательно включился в этот процесс, потому что он фундаментально соответствовал его представлению о человеке.