Именно к этой внутренней реальности он нас отсылает, когда признает правомочность различных проявлений формального мышления, но настаивает на истине, которая от всего этого отличается и все превосходит. Вот как профессор Николсон перевел одно из его стихотворений, которое больше всего шокировало святош, полагавших, что путем спасения идут именно они:
Мое сердце может принять любую форму:
Для монаха оно станет монастырем,
для идолов – храмом,
Пастбищем – для газелей,
Каабой – для правоверного,
Оно может стать свитком Торы и Кораном.
Любовь – моя вера;
куда бы ни сворачивали ее верблюды,
Одной только любви я поклоняюсь и в нее верю!
Романтически настроенный человек может подумать, что знакомая ему, поддающаяся определениям любовь, с которой его ум автоматически связывает эти слова, и подразумевается Величайшим
Шейхом в этом стихотворении. Для суфия же это суфизм, и обычная «любовь» является всего лишь ограниченным фрагментом, за пределы которого обычный человек при обычных обстоятельствах никогда не выходит.
Слова, используемые для обозначения «состояний»
в суфизме, передают всего лишь приблизительный смысл.
Калабадхи
В тот период, когда норманны укрепляли свои владения в Британии и Сицилии, а на Запад через завоеванную арабами Испанию и Италию проникало все больше мусульманских знаний, империи ислама было менее пятисот лет. Высшее духовенство, запрещенное в исламе и тем не менее обладавшее огромной властью, отчаянно пыталось примирить методы греческой философии с Кораном и традициями Пророка. Пользуясь схоластическими методами толкования религии, эти диалектики оказались неспособны доказать свою правоту с помощью интеллекта. Распространение знаний помогло обществу перерасти рамки формальной диалектики. Прекрасные экономические условия послужили причиной появления многочисленной интеллигенции, которую уже не удовлетворяли догматические аргументы или заявления о том, что «государство должно быть правым». Государством был ислам. Казалось, что ислам распадается на части.
В это время молодой перс из Мешхеда по имени Мухаммед аль-Газали («Прядильщик»), с ранних лет оставшийся сиротой и воспитанный суфиями, проходил обучение в Центральной Азии. Ему суждено было совершить два очень важных дела, в результате чего и христианство и ислам приобрели некоторые черты, сохраняемые ими по сей день.
Ортодоксальный ислам противопоставлял себя суфизму, который он рассматривал как попытку игнорировать закон и заменить его личным опытом реального смысла религии, что было весьма еретической идеей. Мухаммед аль-Газали оказался единственным человеком, способным примирить ислам с интеллектуализмом и, по словам профессора Хитти, «доказать в конечном итоге правоту направления Ашарийа, сделав его положения определяющими для всего ислама». Этот еретик добился таких успехов в своей деятельности, став, фактически, отцом мусульманской церкви, что даже наиболее ортодоксальные деятели до сих пор, называют его высшим академическим титулом «Довод Ислама».