Пусть же никто не докучает мне, говоря: “Моисей имел в виду совсем не то, что говоришь ты, а то, что говорим мы”. Если бы они мне сказали: “Откуда тебе известно, что Моисей усвоял словам своим тот же смысл, что и ты?”, то я воспринял бы такое замечание спокойно, приведя в ответ то, что сказал выше, а, возможно, дал бы и более пространный ответ. Но когда они твердят и твердят: “Моисей имел в виду совсем не то, что говоришь ты, а то, что говорим мы”, хотя и не могут при этом отрицать, что сказанное мною не менее похоже на истину, чем сказанное ими… о, Боже, Боже, жизнь и дыхание наше, у Которого нет никаких разногласий: окропи бедное сердце мое кротостью и смирением, дабы мог я спокойно сносить бесстыдство подобных людей. Ведь подвигает таких не вдохновение свыше, по коему проникли они в помыслы раба Твоего Моисея, но гордыня; не мысли Моисея волнуют их, а свои собственные, и любят они их не потому, что они истинны, а потому, что они – их. Если бы было иначе, они бы уважали и мнения других, коль скоро эти мнения не противоречили бы истине, как и я уважаю то, что говорят они, но не потому, что говорят именно они, а потому, что это не противоречит истине. Истина, она потому и истина, что принадлежит всем.
Если им дорога истина ради самой истины, тогда эта истина – общее достояние всех, кому дорога истина. Но если мне прямо заявляют, что Моисей имел в виду совсем не то, что говорю я, а то, что говорят они, то это возмущает меня: я с негодованием отвергаю подобные утверждения, ибо вижу в них не смелость знания, а дерзость невежества. Потому, Господи, нам и надлежит трепетать пред судом Твоим, что истина Твоя не принадлежит исключительно кому-либо из нас, но всем вместе, кого призываешь Ты к наследованию ее, предостерегая при этом, чтобы никто не дерзал усвоять ее себе одному, иначе мы все можем утратить ее, оставшись в неведении. В самом деле, всякий, требующий только себе то, что предназначено Тобою для всех, тем самым отделяется от общего достояния, ограничивая себя своею собственною нищетою. Он сам отделяет себя от истины, повергаясь в пучину лжи, ибо “когда говорит он ложь, говорит свое” (Иоан. VIII, 44).
Внемли же, добрый Судия, Боже, в Котором вся истина, что я отвечу этим спорщикам, внемли, ибо я хочу говорить пред лицем Твоим и пред братьями своими, которые законно употребляют закон, имея в виду, что цель его – любовь (I Тим. I, 5, 8). Внемли и увидь, угодно ли Тебе то, что я скажу. Ответ же свой я приведу в уловах братских и мирных: “Если все мы видим, что есть истина и в моих словах, и в ваших, то скажите, прошу, где и как мы это видим? Конечно, ни я в вас, ни вы – во мне; видим мы это в одной высочайшей и неизменной Истине, которая выше всех измышлений нашего разума. Коль скоро никто из нас не намерен спорить о свете Господа нашего, который просвещает нас, то зачем же нам спорить о мыслях ближнего, кои куда более сокрыты и недоступны нам, чем сама неизменная Истина? Даже если бы сам Моисей явился вдруг и сказал: “Я имел в виду то-то и то-то”, то ведь и в этом случае мы не проникли бы в помыслы его, а просто поверили бы на слово. Итак, никто “да не мудрствует сверх того, что написано, и да не превозносится один перед другим” (I Кор. IV, 6). “Возлюбим же Господа Бога нашего всем сердцем нашим, и всею душею нашею, и всем разумением нашим; возлюбим же ближнего нашего, как самих себя” (Мф. XXII, 37, 39). Мы должны твердо верить: что бы ни писал Моисей, что бы при этом ни думал, он во всем твердо следовал этим двум заповедям Господним; думать иначе – значит и Господу приписывать ложь, коль скоро в духе верного служителя Его усматривается нечто, несогласное с учением Его. Глядите же, как безрассудно при таком множестве православных и ни в чем не противоречащих истине воззрений упорно настаивать на каком-то одном из них и утверждать, что именно так и думал Моисей. Этими пагубными словопрениями мы оскорбляем самую любовь, ради которой бытописатель, чьи слова и потаенный их смысл мы пытаемся объяснить, и сообщил нам о миротворении”.