Ее задеревеневшее тело не слушалось. Мышцы едва не трещали, когда женщина пыталась согнуть конечности.
Мерзость. Мерзость. Мерзость.
– Единственная мерзость здесь – это ты, – сдавленное петлей горло испустило скрипучий голос. – И ты это знаешь как никто другой.
Элена Йоркер выпуталась из веревки и теперь стояла перед Дареном, глядя на сына сверху вниз. Дарен дрожал и плакал, но заставил себя посмотреть в мутные глаза матери. Когда-то они были голубыми…
– Да, я знаю, – выдавил он и задохнулся в слезах.
Сегодня у Ронды был выходной, но день оказался даже более загруженным, чем будни. За последний час Ронда допивала уже четвертую кружку кофе, в который не добавляла ни молоко, ни сахар. Напиток сильно горчил на языке, но так создавалось впечатление, что кофе бодрит лучше.
Пустые кружки загромоздили стол, усыпанный бумагами, как снегом. Сугробы документов становились все выше, а глаза Ронды – краснее. Она не была уверена, что сегодняшней ночью поспала хотя бы пять часов. Но ни спать, ни заниматься чем-то другим она просто не могла. Все мысли были заняты информацией, которую удалось нарыть.
Сделав последний глоток ядерно-крепкого кофе, Ронда поставила кружку на одну из стопок, подхватила другую и с неспокойным сердцем подошла к стене напротив окна. Там висела пробковая доска, к которой еще какое-то время назад цветными кнопками были прикреплены фотографии. Практически все снимки были сделаны в школе: Ронда за партой, с подругами, с классом на экскурсии, с бывшим бойфрендом, селфи в обнимку с Аарроном…
Но больше всего Ронда любила фото, на котором была действительно счастлива в последний раз: кадр с ее школьного выпускного. На этом снимке Ронда получилась так себе – моргнула и закрыла глаза.
– Зато глянь, как ты тут улыбаешься! – в тот день сказала мама, которая на фото стояла справа от Ронды и ее младшей сестры, такой же рыжеволосой, как все женщины в семье. – Вы с Этель здесь такие счастливые!
– А папа дурачится! – жаловалась Этель на отца, который поставил ей рожки как раз в тот момент, когда щелкнул затвор.
Неидеальное фото из идеальной жизни, отдающее горечью утраченного счастья. Но даже его Ронда сняла с доски и спрятала в шкатулку, чтобы случайно не заляпать кофе и не потерять среди столбов документов.
– Так, – шепнула она сама себе, чтобы сосредоточиться. – Попробуем…
За следующие полчаса пробковая доска покрылась бумагами так, что светло-коричневую поверхность не было видно из-за листов. На каждом был напечатан текст, фото и сделаны пометки рукой Ронды.
Если бы на результат ее трудов взглянул случайный человек, он бы не увидел никаких закономерностей – просто известия о смертях, беспорядочно прикрепленные к доске совершенно нелепыми и неуместными яркими кнопками. Хаос, такой же, как и в комнате Ронды.