Рафик Гасанов учился с Баскаевым с десятого класса. Он и сам не мог понять, что их с Лёней объединяло. Лёня — всегда полный идей, замыслов, которые менялись у него с чудовищной быстротой, быстрый, взрывной — и тихий упитанный Рафик, всегда что-то обдумывающий, рисующий на бумажках квадратики и кружочки.
После школы Лёня, как все творческие люди, пытался поступить то туда, то сюда, думая, что впереди у него вагон времени, и образование к таланту должно прилипать по каким-то своим, отбрасывающим всякую логику, законам. Ему предлагали заняться балетом всерьёз — но он отвергал эту идею и повторял, что вырабатывает свою технику танца, совершенно отличную от консервативной. Он создавал студию, набирал людей, ставил какой-нибудь спектакль — потом резко всех разгонял и уходил в подполье.
Потом поступил все-таки в институт культуры, проучился два года, и снова ушёл в вольное плавание по морям своей неуемной фантазии, потом всплыл в стенах альма-матер, подобно забытому наутилусу, чтобы снова шокировать педагогов смелыми проектами. Смутное время перестройки не способствовало упорядочению процесса становления мастера.
С точки зрения окружающих, его движения были хаотичны, в них не было логики или элементарной заботы о выживании. Рафик предложил ему заняться совместным бизнесом, тем более что сам, накопив первоначальный капитал на полулегальной перепродаже цветных металлов, решил немного выйти из тени. Лёня в ответ только рассмеялся, потому что совершенно не представлял себя в «галстуке и перчатках», как он выразился. Он не желает быть винтиком какой бы то ни было машины, он не знает, где будет завтра, интересно ли ему будет то, что кажется интересным сегодня.
Рафик в глубине души завидовал ему хорошей завистью — сам он был настолько правильным и упорядоченным, что не представлял ни на минуту, что значит забыть обо всем ради искусства. Но также хорошо Рафик понимал, что Лёня при всей своей целеустремленности нуждается в поддержке. Поэтому иногда старался свести его с нужными людьми и уговаривал Леню заняться пусть не совсем искусством, но, по крайней мере, приносящим живые деньги делом.
Вот и в тот наступающий вечер в начале августа они пили пиво и обсуждали какие-то новые замыслы. Рафик иногда давал средства под проекты, и с удовлетворением отмечал, что годы, проведенные в бизнесе, не смогли изменить его прежнего отношения к старому другу. Рафик уже перестал анализировать, почему ему с Лёней было хорошо и комфортно, скорее всего, от безудержной энергии, кипевшей и выплёскивающейся через край. А, может быть, из-за некоторой почти тоски по молодости, где можно было творить не ради денег — а лишь во имя того, что прекрасное имеет право на жизнь.