Коля лежал у себя дома, разбирая неровные, написанные крупным почерком, слова из дневника Оксаны. Чего-то не хватало, каких-то, возможно, мелких фактов, за которые можно было бы зацепиться, он чувствовал, что истина где-то рядом. Но её нельзя было пощупать рукой, уловить вибрацию. Нужно было надеяться либо на логику, либо на интуицию.
Но Лео отрицал логику. Чтобы что-то сделать, логика не нужна. Самое интересное, что разным людям он объяснял свою методику по-разному. И каждый мог понять в той форме, которая наиболее приемлема именно для него. Поэтому это всё и осталось только в виде ощущений, которые у каждого были свои.
Чтобы что-то сделать, не нужно придумывать действие или движение. Нужно послушать пространство, если ты умеешь его слушать. Или ощутить, если тебе так легче. Или, закрыв глаза, представить его. «Придумывать движения — это смешно, пусть Сурковский придумывает», — любил он повторять, — «музыку можно превратить в движение», — и тут же показывал, как это нужно делать.
Возможно, и здесь, в обычной жизни, можно превратить мысль в действие, не сильно придумывая это действие. Тогда действие будет также естественно, как движение в танце, оно сольётся в унисон с окружающим пространством, и превратится в парение птицы. Как легко и просто было бы жить, усмехнулся он сам себе.
Коля вышел на автобусной остановке поселка и направился к родителям Лёни. Его встретила мать, женщина с заплаканным лицом и опущенными плечами.
— Антонина Степановна, мне очень важно, чтобы Вы дали мне какие-нибудь бумаги, ну, понимаете, дневники, стихи…
— Знаешь, каким Лёнечка был в детстве? — немолодая женщина, казалось, совсем его не слышит, — Он читал стихи перед гостями, уже в три годика. Я ругалась, а он всё равно читал, и добивался аплодисментов…
— А что он писал в последнее время? Он нам ничего не говорил, — Коля почувствовал, что вел себя бестактно, сразу приступая к делу, и опустил глаза.
— Знаешь, Коленька, вот совсем недавно приходили из прокуратуры и тоже хотели посмотреть бумаги. Пришёл такой приличный молодой человек, помахал каким-то удостоверением, я не разобрала. Душевный такой молодой человек, простое такое лицо русское, сидел вот тут, чай пил, как мы с тобой. А я-то, дура старая, запамятовала, куда бумаги дела. Тут похороны были, суета, сунула куда-то и забыла. Он ведь как приедет, так лучшего места, чем чердак и нет для него. Закроется и до ночи свет у него. А с утра уже какие-то прыжки-разминки, ну, мы понимали, он что-то там свое придумывал, музыку почти не выключал. Так вот, бумаги эти… Я этому пареньку показывала рисунки детские, знаешь, тут и журналисты приезжали, всем интересно, какой он был, и он смотрел, все спрашивал, как ты, что он писал да что он писал. А я что, знаю, вот, бери, все листочки, едва собрала, все по чердаку было разбросано. — женщина протянула папку, перевязанную тесёмкой.