— Да что ж там моя шкура помогнеть?
— Поможет! Только на вашей улице больше сотни свиней. Ну?
— А че ж кобеля не записываешь?
— Какого кобеля?
— Ну, вон, который гавкаеть…
— При чем тут кобель? — поднял строгие глаза уполномоченный.
— Ну как же? Тоже шкура. И шерсть. Доху можно исшить.
— Вы, знаете, бросьте такие шуточки! — прикрикнул уполномоченный. — Я вас всерьез предупредил, имейте в виду.
— Во! А я и не шуткую.
Карпо почесал за ухом, задумался.
— Дак, а что ж оно?.. Какое ж оно сало будет, если поросенка не смолить? Вкусу никакого… Испокон веку смолили…
— Сало есть сало. Такое и будет, только без шкурки.
— Не скажите, — вмешалась в разговор Ульяна. — Не смоленый поросенок — то уже не сало.
— Просто привычка, — стоял на своем писарь. — В Китае вон удавов едят…
— А можа, где-то и людей едять, так что? Мы ж не китайцы, — сказал Карпо.
— Ладно. Мое дело предупредить. Роспись ваша есть, — хлопнул он по портфелю. Уже в дверях поинтересовался: — Кстати, когда резать собираетесь?
— Когда! Когда вырастет. — Карпу вопрос не понравился, он думал, что писарь это уже от себя интересуется, а вовсе не для дела.
— А все-таки?
— Ну, к рожжеству… — И тут же добавил: — А можа, и к пасхе. Как покажет. Это дело такое, тут загадывать заранее нельзя. Чи на свежатину хочешь прийти? Дак приходи…
Зарезал Карпо поросенка все-таки к рождеству.
Помню, беспокойство, суматоха, подготовка к чему-то важному и тайному в Карповом доме передались и в наш. Несколько раз прибегала Ульяна, шепталась о чем-то с матерью и уходила, прихватив с собой какую-нибудь посудину. Под конец дня прибежал Никита, попросил у матери кухонный нож, унес. «Папка наточит», — сказал он, уходя, и горделиво зыркнул на меня своими припухшими глазами. Я понял — Никита в каком-то сговоре со взрослыми, и это его распирает: ему хочется и тайну сохранить и похвастаться. Через полчаса он снова примчался. Как и в первый раз, не замечая меня, обратился к матери:
— Теть, топорик дайте. Ваш, маленький.
— Так он же скидается с ручки.
— Папка клин забьет.
— Вась, найди топор, — сказала мне мать.
Я принес из чулана топор, отдал Никите и выскочил вслед за ним в сенцы.
— Че там у вас? Чего ты ножики, топоры собираешь?
— Ниче… Просто папка точит… и говорит: давай и им… вам… поточим… — Никита отвел глаза в сторону и убежал.
Спросил у матери, в чем дело, она тоже стала заикаться и, как и Никита, бормотать невнятное:
— Да… Как-то давно уже, в разговоре, попросила дядю Карпа, крестного твоего, поточить ножик… Ну, вот он и вспомнил… — И отвернулась — мол, не стоит и говорить об этом.