— Пока нет.
— Она его в погребе хоронит, за дверкой сразу, на гвозде.
Гурин заглянул в погреб и, увидев ключ, почему-то сильно обрадовался, захотелось побыть дома одному. Но Неботова не уходила, она рассказывала, что Павловна ушла к какому-то дальнему родственнику. У того недавно умерла жена, сегодня как раз исполнилось сорок дней, так она пошла помочь ему организовать поминки.
— Можа, к нам пойдем, пообедаем? Как раз Федор пришел… — предложила она несмело.
— Нет, теть, спасибо. Я не голоден, в самолете кормили.
— Кормят в самолете? — удивилась она. — Ото там едят?
— Кормят. И чаем поят. Я отдохну, пока мать придет. Устал.
Она помолчала, что-то прикидывая.
— Ну ладно, отдыхайте, — вдруг перешла на «вы». — А я сбегаю за ней, покличу. А то ж ей будет обидно: сыночек дома, а она там сидит.
— Не надо! — решительно запротестовал Гурин. — В такую даль, по такой грязи! Что вы! Не стоит. — Ему не хотелось, чтобы по поселку тотчас разнеслась весть о его приезде. — Очень прошу, тетя Катя, не ходите. Что, у вас дома дел нет?
— Да дела всегда найдутся… Только обидно ей будет: сыночек дома, а она там сидит. Ну ладно. — Нехотя согласившись, Неботова ушла.
Гурин вошел в сени — на него пахнуло нежилой чистотой, прибранностью и прохладой. В комнате тоже было зябко, — видать, здесь уже давно не топилось. Осторожно ступая, как в храме, он прошел из комнаты в комнату, включил и выключил зачем-то свет, взял с этажерки книгу. «Родная речь» — его учебник, сохранился. В красном углу на угольничке валялись граненые стопки. Одна из них была наполнена перловой крупой, и в ней торчала тонкая церковная свечка…
Кто-то без стука открыл дверь. Гурин обернулся и увидел Неботову. Она с трудом совладала с дверной защепкой — руки ее были заняты. В одной она держала большую эмалированную миску, наполненную крупными чистыми яйцами, а в другой — хозяйственную сумку.
— Наверное, есть все-таки хочется, а Павловна, может, ничего и не готовила, не ждала ведь. — Виновато улыбаясь, Неботова поставила на стол миску, нашла тарелки и стала выкладывать из сумки тугие красные помидоры и маленькие, в пупырышках, огурцы. Аппетитный запах соленого укропа разлился по комнате. — Какой обед в самолете? Там и кусок в рот не полезет — страх один.
— Теть Кать, ну зачем вы все это? — обиженно сказал Гурин.
— Ничего, ничего. Это ж все свое. Такого давно, наверное, не ели?
Гурин не успел ответить, в сенях кто-то зашаркал, вытирая ноги, и еще за дверью послышалось:
— Можно, Кузьмич? — В комнату вошел Неботов. На обветренном морщинистом лице его резко выделялись белые зубы. В глубоких темных впадинах сверкали веселые глаза. — С приездом! — Он протянул Гурину двупалую руку и тут же стал разгружать вместительные карманы брезентового плаща. Из одного достал стеклянную банку мясных консервов, из другого — завернутый в газету четырехдольный кирпич сала. Из-за пазухи извлек поллитровку, осторожно отнес ее в горницу, поставил в центр стола. Снял плащ и, скомкав, бросил на пол у двери. Гурин кинулся было повесить его, но Неботов не дал: — Да то одежа такая… — махнул он на плащ и повел Гурина в горницу. — Ну, садись, рассказывай: какими путями, так бы сказать, и надолго?