Он опустил голову. Затем взглянул на Самарина, и лицо его исказилось.
— Болван! Уйти не смог... — он шутовски развел руками и издевательски поклонился Самарину. — Ну, что ж, давай, Жорж, рассказывай. Кто крал пушнину, кто распорядился привезти в школу керосин, кто убил начальника милиции... Вали на Романа Григорьевича — он вывезет. Всё вали! Роман Григорьевич «бывший», лишенец, ему все равно как подыхать. А ты молод, тебе жить да жить. Ошибся — бывает, вымолишь себе прощение, сдашь вон бухгалтера со всеми гуньями, — и живи, нюхай цветы. Так, что ли? — Жернявский набрал воздуху, выставил вперед костлявые пальцы, сложив из них кукиш, и, брызгая слюной, заорал так, что надулись жилы на дряблой, покрасневшей от напряжения шее. — А этого не хочешь понюхать, щенок! Не нюхал? Не приходилось? Ну, так заруби на своем молодом носу: за все будешь отвечать сам! Са-ам, хамское отродье!
Лозовцев поднял брови:
— Что с вами? Вы же только что его защищали.
— Плевать мне на него, — устало проговорил Жернявский. — На вас, кстати, тоже.
Он сел на стул, обхватив голову руками, ни на кого не обращая внимания, что-то беззвучно шепча...
Сергей полулежал на дне лодки. В сумерках его лицо было бледным, почти белым.
— Ноги мерзнут, — прошептал Сергей.
Виктор не расслышал, но по зябкому движению понял, что ему холодно. Он заглушил мотор, стал расстегивать телогрейку, потом, что-то вспомнив, застегнулся и шагнул к лежащему Баландину.
— Повернись.
Пока Виктор освобождал его от телогрейки, тот с усмешкой смотрел на него, потом сказал:
— Три раза я тебя на мушке держал: на болоте, потом, когда вы с ним за поселок ходили, и сейчас.
— Что ж не стрелял? — поинтересовался Виктор, сняв с него телогрейку и снова надев наручники.
— Кабы знать... — угрюмо проговорил Баландин.
— Ничего, — утешил его Виктор, похлопав по плечу. — С тебя и так хватит. На полную катушку хватит, понял?
Он обернул телогрейкой ноги Сергея, лежавшего с закрытыми глазами, затем, увидя, что тот открыл их, чуть заметно подмигнул ему:
— Как дела? Бодришься?
— Ты знаешь — бодрюсь, — ответил Сергей. — Слабость только... и язык пересох.
Виктор опустил за борт платок, отжал его и подал Сергею.
— Ерунда. Через полчаса будем в поселке — там врач. Река тихая, дойдем, как по облаку. А пулю, когда вытащат, подаришь мне. За труды...
Он с ненавистью рванул шнур, и мотор взвыл. Сергей был плох — это можно было определить по черным теням под глазами, по осунувшемуся лицу, на котором даже губы не выделялись и были такого же пепельно-белого цвета. Сергей плох, и даже если не будет перитонита, надежды мало: в поселке только фельдшер.