(Санька — приемный сын Ивана Ивановича с Аннушкой, с семи лет. А воспитала Саньку сестра Аннушки — Марина, души не чаявшая в своевольном мальчишке.)
Марина на стенания Аннушки ответила:
— Не мешайте ему колобродить. Парень себя ищет.
У Марины — судьба лихая. Девчушкой угнали ее в фашистскую неволю, натерпелась там унижений. А вернулась — долго не могла прижиться, затавровали: «Была в услужении у фашистов». Да не услужение, а неволя. Свои — не приласкали, не поверили, а тот, кто пригрел, оказался чужаком в нашей жизни. Пробовала восстать — покалечили. Отсидела срок. И вот стал колючий мальчонка ей другом. Странная это была дружба...
В тон Марине высказался по поводу своевольства студента Орача и академик Генералов:
— Почувствовать себя мужчиной — для талантливого человека очень важно. За ним не пропадет. У него в запасе как раз два года...
После армии Санька решил, что еще недостаточно набрался ума-разума, не накопил необходимого жизненного опыта, и ушел с геологической партией изучать любимый академиком Генераловым Байкальский разлом. Два года кормил собою гнуса и комаров, мерз в зимовьях, сох в лабораториях. Вернулся в Донецк. Близкие были убеждены: «Ну, теперь перебесился». А он еще раз всех удивил: поступил на шахту «Три-Новая». Вначале проходчиком, затем горным мастером. На все укоры близких отшучивался:
— Солдата делает полководцем не маршальский жезл, который лежит в ранце в промасленной тряпочке, а бои и походы.
Доставалось ему, как бедняку на сорочинской ярмарке. Попал он на проходку учеником. А ученику — всякая неблагодарная работа. В то время Санина бригада «протыкала лаву», то есть пробивала в могучем пласте первый проход, с которого потом и начнется жизнь угольной лавы. Вот где напашешься с непривычки, «намантулишься», как говорят горняки. Парень был самолюбивый, а опыта горняцкого — никакого, всякую работу старался «взять на пупок», ломил как медведь даже там, где надо было бы гнуть. Придет с шахты — ключ не может вставить в замочную скважину, рука от усталости дрожит. Постучит ногой, мол, откройте. Аннушка — к дверям. Ахи-охи, дескать, угробит тебя шахта. А он лишь посмеивается:
— Из неумехи человека выкует.
Первое время: пришел, поел (миску борща, миску — второго, кружку компота. А то еще и сто граммов примет). Лег — и до следующей смены, как топтыгин в берлоге на зимней спячке. Через десять часов будит его Аннушка:
— Сань, на шахту пора...
И все причитала, мол, добром это не кончится. А он улыбается:
— Мама Аня, вам не понять того удовольствия, которое я испытываю от ломоты в костях.