Хороший тон. Разговоры запросто, записанные Ириной Кленской (Пиотровский, Кленская) - страница 145

У нас открылась выставка, посвящённая войне: выставка вещей, которые рассказывают, напоминают о тех событиях. Мы можем прикоснуться к ним и ощутить, почувствовать время: последний снаряд, который попал в Эрмитаж, лежит на том же самом месте, и сегодня, когда смотришь на него – чувствуешь, ощущаешь эти дни; щипцы, которыми хватали зажигательные бомбы; асбестовые мешки, которыми укрывали бесценные сокровища Эрмитажа; ящики, в которых эвакуировали картины, скульптуры. Удивительные возникают параллели, когда прикасаешься к реальным вещам, пережившим ужасы войны, а иногда события приобретают мистическое значение.

Первая эвакуация Эрмитажа, вторая и третья – было собрано три вагона сокровищ, но успели уйти только два.

Пустые рамы в залах Эрмитажа, с одной стороны, очень верное и практичное решение – возможность быстро развесить картины по своим местам, когда они вернутся. Но, с другой стороны, эти рамы были и великим символом: искусство не может исчезнуть, оно – в напоминаниях о себе, оно продолжает жить и творить чудеса. Пустые рамы – это и уверенность, и надежда, и напоминание о великой силе искусства.

Ещё таинственное, мистическое совпадение: каждый раз, возвращаясь, первым открывался зал Рембрандта. Может быть, совсем не случайно коллекции Эрмитажа хранились в Ипатьевском доме – последнем страшном месте пребывания Романовых.

Много параллелей возникает между временами, когда начинаешь вдумываться, вглядываться. Повседневная жизнь вещей открывает много тайн и задаёт много вопросов: достойны ли мы памяти предков, имеем ли мы право вспоминать и что нам, сегодняшним, важно и нужно вспомнить сейчас, а что есть смысл забыть? Процесс забвения не менее важен: что-то забывается, что-то теряется в истории, что-то стирается из памяти. Есть время помнить, но есть время и забывать.

Нюрнбергский процесс. Иосиф Абгарович Орбели выступал обвинителем. Он произнёс пламенную речь: говорил об обстрелах Ленинграда, о погибших памятниках, о снарядах, которые разрывались в Эрмитаже. «Академик выступил на свидетельской трибуне как прокурор», – писали тогда в газетах. Орбели назвал число снарядов, выпущенных по Эрмитажу: 30 снарядов попало в музей, один пробил знаменитый портик с атлантами, тяжело пострадали Гербовый зал, Галерея Растрелли. «Преднамеренность артиллерийского обстрела Эрмитажа для меня и для всех моих сотрудников была ясна потому, что повреждения причинены музею не случайным артиллерийским налётом, а последовательно, при тех методических обстрелах города, которые велись на протяжении многих месяцев. Я никогда не был артиллеристом, но в Эрмитаж попало 30 снарядов, а в расположенный рядом мост – всего один. Полностью разрушены отопительная и водопроводная системы, пострадали уникальные фрески, античные скульптуры, картины XVII, XVIII, XIX веков, полностью уничтожен 151 экспонат и сильно повреждены 27 367. Я могу с уверенностью сказать, куда целился фашизм. В этих пределах я артиллерист».