Я обернулся к Кранцу. Он пояснил раньше, чем я спросил:
— Это Хэталь. Богиня-дитя, общая мать шедми. Они не очень верующие, но блюдут традиции… и потом, Хэталь для них — не столько символ веры, сколько символ Океана. Дома, памяти…
— А ракушки зачем? — спросил я.
Кранц усмехнулся.
— Юл, объясни, зачем ракушки.
Я посмотрел на Юла. Лицо у него в голубом свете казалось неживым, глаза расширились и блестели.
— Ракушка — приют для души, покинувшей тело, — сказал он тихо. — Умершие приходят из Океана проститься и благословить живых — и останавливаются в ракушках. Ты услышишь шум Океана, если прижмёшь ракушку к уху, Яр, а шедми слышат голоса… голоса своих родичей, друзей, предков… целый хор странствующих душ.
— Да, — сказал Кранц. — Но не только.
— А! — спохватился Юл и добавил, словно студент на экзамене: — Душа белька через ракушку может вернуться домой. Если умирает белёк — девочки приманивают его в самую красивую ракушку и ждут, когда он родится снова.
Кранц слушал со странным выражением, каким-то почти болезненным. Я даже заметил, как подрагивает мускул у него на скуле.
— Теперь верно, — сказал он. — Молодец. Они приносят сюда ракушки, надеясь вернуть души умерших бельков и детей постарше. Вдруг те, кто покинул мир, не успев пересечь Межу, всё-таки захотят вернуться домой… кто знает.
Он сказал это так серьёзно, что мне стало жутко.
— Ты что, в это веришь? — спросил я, чувствуя комок в горле.
— Какая разница, во что я верю, — медленно проговорил Кранц. — Я хочу, чтобы ты увидел. И понял. И рассказал всё, что знаешь. Под запись. Это может оказаться чрезвычайно важно.
— Ну так… да, — сказал я, стараясь не заикаться и хоть как-то собрать мысли. — Ясно. Ясно, их жалко, ведь они остались без дома. И такие потери… война…
Кранц поднял голову и посмотрел мне в глаза, снизу вверх:
— Бердин, ты пока не понимаешь. Это не случайные потери. Здесь, на Океане, очень планомерно и целеустремлённо уничтожали или куда-то увозили их детей. Вели охоту на детей. Видишь это? Думаешь, при минимальной принципиальности военных, при самой обычной избирательности, когда силой меряются в основном те, кто с оружием, в колониальном мирке, где нет крупных гражданских объектов, такие потери среди детей вообще возможны? Да здесь детей было убито и пропало без вести едва ли не больше, чем взрослых!
— Слушай, Кранц, — сказал я, — а ты знаешь такую фамилию: Смеляков?
— Слышал от Ромы Шалыгина, — кивнул он.
— А ты знаешь, что всё вообще началось с бельков? — сказал я. Меня прорвало. Я понял, что Кранц — тот единственный человек, которому можно рассказать. Меня немного смущал Юлька, но Кранц считал, что он — не помеха, и я подумал, что — ладно, не помеха. И выдал всё ворохом, прямо тут, перед этим алтарём и ракушками, будто оправдаться хотел — парню, который сделал себя наполовину шедми. Торопясь, сумбурно, зато, кажется, я сумел как-то собрать всю информацию на какой-то логический каркас.