Батюшка сказал, что единственная надежда Шеда на спасение — это попытаться воспитать в истинной вере их бельков. Но, похоже, никак не осуществимая идея. А Смеляков тут же сказал, что, вообще-то, нет для настоящего человека ничего неосуществимого — особенно если речь идёт о детях. Ему, по-моему, уже тогда эта мысль засела.
И именно с подачи батюшки наши успели организовать катастрофу. Вывод напрашивался сам собой: милые шедийские бельки людям нужнее и ценнее, чем самим шедми. Хоть бы кто-то подумал… но обстановка была такая, что думать мешали эмоции. Захлёстывали разум.
Мы натворили бед и зол от жалости, сочувствия и желания хоть что-то исправить.
* * *
Все обсуждали. Все.
От батюшки до официанток в столовой. Информация распространилась, как грипп, среди всех, кто вообще жил на Океане-2. Кто-то связался со штатниками на их базе в полутора тысячах километров от нас, и штатники завелись не меньше: их от педофилии и растления детей крючит даже сильнее, чем наших, если это возможно. Я даже не удивился бы, если бы узнал, что информация и на Землю ушла. И это был просто лютый негатив. Отвращение, смешанное с яростью.
Те несколько женщин, которые работали на нашей базе, были, кажется, настроены даже радикальнее мужчин. Та самая повариха тётя Диля выражала общие настроения одной фразой: «Дети есть дети — и за то, что детей растлевают, я бы своими руками душила». Тем более что дети — бельки. И Смеляков перед обедом останавливался с ней поболтать, к ним присоединялись — и обед становился похож на какой-то митинг протеста. А если там оказывался и батюшка, то митинг превращался в проповедь и приобретал окраску праведного негодования.
Все сотрудники поголовно видели эту чёртову запись, где Смеляков играет с бельком: сам Смеляков и показывал по десять раз. И белёк — примерно как наш двухлеточка. И он такой милый, весёленький и доверчивый… если бы он хоть чуть-чуть дичился человека! Так ведь нет: он тянулся, как к родному, ему нравился Смеляков, сука, сука! Было очень заметно, что ему нравится Смеляков! И что ему даже как-то печально, что тётя забирает его от доброго дяди, у которого интересные значки и который на руках качает!
Какая это была ошибка у шедми — показать белька. Смертельная ошибка, сука.
Самое ужасное — вот то самое, почему я всего этого никогда и никому не расскажу — что я сам думал ровно так же. Какие милые у них бельки — совсем как наши ясельные малыши, только ещё доверчивее и ещё наивнее. Как отвратительно, как мерзко, как погано то, что с ними делают их взрослые. Как ни крути, по всему получается, что готовят их к таким скверным вещам, от каких любому человеку — если он человек, а не последняя сволочь — тошно и думать нестерпимо. И — вот официально, признанно, не тайно, а явно, очевидно готовят! Может, на государственном уровне это всё поощряют! Выпускают самые подлые книжки — а ещё, небось, более отвратительные вещи говорят им на уроках…