Найтли словно окаменел. Понять, что он чувствует, было невозможно.
– Калверт не мог знать, что всё так обернется, – пробормотал Митя.
– Действительно, – согласился Холлуорд, возвращая журналисту письмо Джека Потрошителя. – К тому же быть всегда правым – скучно и неоригинально.
– Благодарю, Холлуорд.
Митя почувствовал в голосе Найтли холодную учтивость человека, утратившего всякий интерес к беседе.
Два летних месяца в Италии стали самыми счастливыми в жизни Мити и совершенно исцелили от сновидений, в которых он тщетно разыскивал Калверта. Они жили на вилле, принадлежавшей одному из знакомых Найтли, известному миланскому аристократу. Здесь собирались художники и поэты, а звуки скрипки и виолончели уносились в чудесный сад, где растворялись в журчании каскадного фонтана. Сад был разбит в английском парковом стиле. В тени деревьев прятались статуи и беседки, а порой и Митя, которому всё труднее становилось делить Калверта с его итальянскими друзьями. Мите больше нравилось, когда они оставались вдвоем, гуляли по старым улочкам, заходили в галереи, вели бесконечные беседы о живописи. Он мог бы и вовсе обойтись без шумных вечеринок на вилле, но понимал, что они необходимы его другу. Журналист жаждал быть в центре внимания. А Дмитрий Гончаров уходил с этюдником на пленэр и воплощал в жизнь предсказание Найтли – превращался из школяра в настоящего художника-импрессиониста.
Собираясь в Гранд-Опера, он невольно вспомнил, как готовился впервые отправиться в оперу в Милане. Предвкушая приятный вечер в обществе Калверта под звуки очередного шедевра Верди, Митя стоял перед зеркалом и завязывал галстук. Алый шелковый аскот3, купленный в Лондоне для особых случаев, долго бесцельно хранился в коробке и вот наконец дождался своего часа. Митины пальцы справлялись с узлом не слишком умело. В какой-то момент, подняв глаза, он увидел в зеркале за своим плечом отражение Найтли.
– Повернитесь, Дмитрий, – властно сказал журналист, и молодой человек повиновался.
Казалось, целую вечность Калверт заворачивал и расправлял шелковую ткань, стоя так близко, что Митя не знал, куда смотреть и что делать с собственными руками. Кожа Найтли пахла бергамотом и лавандой, ненавязчиво, как пахнет только дорогой парфюм британской марки «Флорис». Митя совсем потерялся.
– Я согласен с Бальзаком: галстук играет такую же роль для костюма, как трюфели для обеда, – между тем невозмутимо говорил Найтли. Он зафиксировал узел булавкой и слегка прищурился. – Вот, другое дело. Надевайте фрак!
«Шикарный галстук и фрак ничего не изменят», – подумал Митя. В его лице не было ни одной аристократической черты, а тонкие волосы в последнее время стали слишком быстро редеть.