При старом режиме существовали определенные правила содействия войск гражданским властям, теперь же неизвестно взаимное отношение лиц, собравшихся на месте происшествия, т. е. меня, товарища прокурора, всяких комиссаров, а также представителей Совета, взявших на себя роль посредников между осажденными и осаждающими. Пока идут переговоры, вызываю две сотни казаков для поддержки семеновцев, а также для патрулирования соседних улиц, ввиду получения сведений о том, будто осажденные ожидают какую-то поддержку извне. Забавно положение квартирантов верхних этажей над редакцией, которых анархисты крепко законопатили. Они бросают нам из окон записки, поощряя к решительным действиям и уверяя, что настроение анархистов пониженное, а эти господа выбрасывают свои свежеотпечатанные прокламации и торгуются об условиях сдачи, о которой сначала не хотели и слышать. Теперь они хотят свободного выхода с оружием, потом съезжают на личную свободу со сдачей оружия, но прокурор, получив инструкцию от министра юстиции Переверзева[126], требует ареста всей компании. Комедия, по-моему, чрезмерно затягивается. Поэтому заявляю председателю Совета Министров[127] князю Львову[128], вызвавшему меня к телефону, что если через полчаса не получу согласия министра юстиции на штурм, то уведу войска домой, ибо считаю недостойным держать благородное воинство под ружьем целый день из-за пачки хулиганов.
Получаю благословение Львова, также Переверзева и предъявляю свой ультиматум господам посредникам. Через полчаса у меня просят отсрочки еще на четверть часа, говоря, что безусловная сдача несомненна. Посылаю за грузовиками для вывоза анархистов. Через четверть часа сдаются и выходят без оружия на улицу десятка два всяких оборванцев. Начинается новая комедия. Куда их везти? Все боятся их принять из-за опасения контратаки со стороны сообщников.
Каждая тюрьма придумывает отговорки. Предлагают мне их принять в Петропавловскую крепость. Категорически отказываюсь, — слишком большая честь. Наконец сторговались на пересыльной тюрьме, чтобы в случае контратаки казаки из своих казарм могли поддержать тюремный караул. Забранное оружие и пулемет жалую семеновцам как трофеи, благодарю роты за службу, сажусь в автомобиль и отъезжаю. Публика, запрудившая все соседние улицы, устраивает мне бешеную овацию, как будто я взял Берлин. Запуганный обыватель жаждет порядка и радуется посрамлению хулиганов. Какие-то личности вскакивают на подножку автомобиля и жмут мне руки, девицы в окнах машут платочками и бросают цветы. Словом — триумф на Ивановской улице, а на следующий день пишу приказ. Благодарю семеновцев и казаков за выдержку при аресте хулиганов, «покусившихся на „Русскую волю“».