— Ну и ну! Добилась своего! Я бы со стыда сдохла. Бабе двадцать шесть. С допризывником. Губы трубочкой. Глаза — копейки. Вот дура!
НЕ НУЖНА!
Может быть, я сумасшедшая? Сама уже не знаю. Четыре часа прошаталась по Невскому. Хоть бы кто пристал! Никому не нужна!
Костя?! Но как сделать его моим? Чтоб был всегда. Чтоб стал мужем.
Димка? Не верится, что был здесь. Со мной. А сколько крови! Вот никогда не знала.
Подходит к окну. Внимательно всматривается. Словно там кто-то может быть, на улице. Один. Для нее.
Костя? Дима? Саша? Петя? Миша? Леня? Коля? Ваня? Гриша? Боря?
Садится на подоконник. Закуривает. Оборачивается, смотрит внутрь комнаты.
1978
Игнату и Елисею
I
Бесцеремонное обращение ощетинило доски фургона острыми щепами, которые грозят стать свирепыми занозами. Обтянутый брезентом ящик выглядит чересчур непрочным, подобием рассохшейся табуретки. Пространство над задним бортом не завешено, и мы видим город, а город — нас. Как мы сбились грибами в один организм и поводим тремя головами на все интересное за кормой.
Едем на дачу. Везем белье, пишущие машинки и раскладушки. Поочередно с Серегой дергаемся к борту. Мама нас перехватывает, снова внушая осторожность. В Кущино, уже близко к даче, на дно кузова грохается машинка. Мама запрещает нам двигаться с места, шевелиться вообще и, обхватив за плечи, с печалью созерцает, как прыжком реагирует машинка на каждый контакт колеса с ухабиной.
Тетя Соня трясется в кабине. Тетя она маме, а мы зовем ее просто Татой. Старая, глухая. Больная. Но благодаря ее жизнерадостности хворобы не так заметны.
Пятый член семьи — Катя. Сестра. Она задержится в городе. Экзамены.
Шофер выгружает вещи на дорогу. Его сменяет женщина в сапогах и мужской шляпе. «Пугало», — шепчет Серега, мы смеемся. «Это Ольга Андреевна, — взволнованно сообщает мама. — Ведите себя прилично!» Женщина здоровается, достает папиросы. Закуривает. Потрясенные, наблюдаем, как слоями стелется дым изо рта и даже из носа. «Сколько тебе годочков?» — вопрошает хозяйка. «Четыррре. — И не удерживаюсь: — Вы куррите?» Смеясь, она подтверждает это явление.
«Дача» — значит комната и веранда с автономным входом. Все вместе перетаскиваем в жилище скарб. Оставив маму с Татой распаковывать тюки и коробки, устремляемся исследовать участок. На веранде остается наш хохот.
Мир не знает мертвых предметов. Мы осязаем своим сердцем жизнь во всем. В обшарпанной обшивке веранды, когда сколупываем островки краски, в мятом проржавленном листе железа, когда топчем его ногами и измельчаем коричневые доли пальцами, в пуговице, когда даем ей имя, играя с ней или беседуя.