Местность столь отличалась от района Марго в Сиэтле — с зелеными деревьями, открытым небом и окнами без решеток, — что она устыдилась дома, в котором выросла. Не то чтобы у нее не было проблем в Сиэтле, просто они не так бросались в глаза — ее по-прежнему переполняли сомнения, она с трудом сводила концы с концами и боялась ходить одна по темным улицам, постоянно оглядываясь через плечо. Может, именно поэтому она не могла смело идти вперед, оставив прошлое позади — жизнь приучила ее всегда оборачиваться. Не глядя вперед, она спотыкалась и падала.
Мигель коснулся ее руки, пытаясь успокоить.
— Хочешь еще раз ей позвонить? У нее есть мобильный?
Марго глубоко вздохнула, собираясь с силами, и отстегнула ремень безопасности.
— Есть, для экстренных случаев, но он постоянно выключен. Это телефон-раскладушка, и мама не умеет проверять голосовую почту.
— Кошма’г! — возмутился Мигель, комично изображая французский акцент.
— Да уж, в плане технологий она живет в каменном веке. К тому же не умеет читать по-английски, а теперь еще и зрение испортилось. Я плохо знаю корейский, чтобы ей помочь. Мы из-за этого постоянно ругаемся.
Сколько же времени потратила Марго, пытаясь что-то объяснить маме по-корейски? Счета за коммунальные услуги, как управляться с пультом, полис автострахования. Слова с трудом выкатывались изо рта, как камни. В такие моменты Марго почему-то всегда срывалась и начинала кричать на мать, как та часто делала много лет назад, ругая дочь за плохое поведение — когда та опаздывала, пропускала церковную службу и даже когда болела и нужно было вести ее в больницу.
Однажды мама закричала: «И где я возьму деньги на больничные счета? Ну почему ты себя не бережешь?» У нее не было времени на сочувствие. Ей всегда нужно было куда-то бежать, что-то делать. Если остановится — утонет.
— Ты не подождешь в машине? — попросила Марго Мигеля.
Сломанная входная дверь пронзительно скрипнула, а затем громко захлопнулась за спиной. Затаив дыхание, Марго поднялась на второй этаж по темной сырой лестнице, пропахшей мокрыми носками и старой краской, и постучала в родную квартиру. Дверной глазок был пустым и темным.
Привычным движением Марго провернула ключ в замке, который оказался не заперт, а затем опустила ручку. Большую часть детства она боялась того, что было за этой дверью, но вовсе не из страха, а из презрения и злобы — презрения к матери, к ее ужасному английскому, презрения к нищете, к отсутствующему, сбежавшему отцу-трусу; презрения к затертой, разваливающейся на части мебели; презрения к себе, к своей жизни. Марго хотела, чтобы весь мир исчез, чтобы он сгорел дотла.