— Я тоже, — согласился Штирлиц. — Поэтому хочу спросить: говорит ли вам что-либо такой символ — три квадратика в двух перекрещивающихся голубых кругах; овал, образующийся посредине, закрашен красным? Не напоминает прошлое? Когда вы возглавляли отдел криминальной полиции на юге Германии?
По тому, как Мюллер спокойно отложил кочергу и недоуменно обернулся, Штирлиц понял, что группенфюрер действительно не помнит того, что он был бы обязан помнить всю свою жизнь, до последней минуты…
— Хотите послушать изложение материала о деле летчика Линдберга? — спросил Штирлиц, по-прежнему не отводя глаз от Мюллера.
— Ах, это у него украли дитя? — Мюллер, вспоминая, хмурился, однако был по-прежнему спокоен. — А при чем здесь я? Гестапо? Национал-социализм?
— При том, что три квадратика на странной фигуре означают окно и две детские сумки…
— Что? О чем вы? — Мюллер искренне рассмеялся. — Или расскажите толком, или дайте прочитать документ.
— Читайте, — Штирлиц протянул Мюллеру двадцать страниц тончайшей рисовой бумаги; текст был напечатан с обеих сторон, через один интервал.
— Это надо сделать сейчас? — спросил Мюллер.
— Я же сказал в самом начале собеседования: любой материал, который я вам передаю, суть третья копия с того, который хранится в банке. Поскольку я могу не выдержать пыток ваших людей, я заранее отказался знать, где именно и под каким кодом хранятся эти документы… Можете читать сейчас, хотите — завтра… Но кое-что я должен прокомментировать… Если увлечетесь — не будите, отвечу на вопросы завтра…
— Я был бы крайне признателен, Штирлиц, посиди вы рядышком хоть полчаса… Я ведь читаю профессионально… Если материал меня не заинтересует, я провожу вас в спальню. Сам. Один, без помощи моих, — он колыхнулся своей доброй усмешкой, — костоломов…
И, надев учительские очки, углубился в чтение…
«Было уже достаточно поздно, когда всемирно известный пилот Чарльз Линдберг и его жена Анна закончили ужин; вторник, первое марта тридцать второго года, двадцать один час.
В этот день полковник был занят в своем оффисе нью-йоркских авиалиний, потом провел четыре часа в Институте медицинских исследований Рокфеллера и после отправился к своему дантисту; в свой новый дом, недалеко от Хопвелла, штат Нью-Джерси, он вернулся затемно.
После ужина супруги перешли в гостиную — поболтать; вдруг Линдберг спросил:
— Ты ничего не слышала?
— Нет, — ответила Анна.
— Мне показалось, будто треснуло дерево…
Они прислушались к тишине, все было спокойно, ведь в такую ночь любой звук можно приписать шальному весеннему ветру. Дом был расположен в уединенном месте, которое облюбовал сам Линдберг, надеясь наслаждаться здесь свободой от докучливого любопытства соседей; раздражало идолопоклонничество публики, которое окружало его с двадцать седьмого года, когда он совершил свой немыслимый трансатлантический перелет.