Наверное, это и не любовь, наверное, это болезнь. Встречаются два человека, и в соединении рождается какой-то вирус, делающий безумными обоих. Да, бывают и такие тяжелые болезни.
Ах, люди… Вы хотите мистики, вы хотите чудес, аномальных явлений — распахните глаза и оглядитесь вокруг. Вы ходите рядом со всем этим, вы даже касаетесь этого руками.
Летающие тарелки? Они жалки и смешны по сравнению с человеком, Пусть тарелки летят дальше, куда хотят…
Не был я законченной сволочью. Любила меня еще и толкательница ядра — мощной спортивной любовью. Впрочем, я понимаю, чем она меня соблазнила. Нелегко отказаться от женщины, которая выше тебя на полторы головы и при виде которой мучает мысль, войдет ли левая или правая ее грудь в десятилитровое ведро. Много ли мужчин похвастаются, что имели дело с такой грудью. Вот только поздно я понял, что характер у нее соответствующий и, если что, не дай Бог, она прибегнет к насилию.
Это была красивая женщина, полногрудая, с талией, с округлыми широкими бедрами, с мощными длинными ногами, но уж очень в увеличенном масштабе.
Вся коммуналка знала о нашей любви. И когда уходили на работу или еще куда- нибудь ее родители, то, хотел я или нет, она брала меня на руки и уносила к себе в комнату. Я даже не мог представить, как можно сопротивляться.
Да, действительно, коммуналка — удивительное место. Один раз, зайдя к ней, через десять минут я резко открыл дверь, и в комнату к мастеру спорта буквально упало человек пять.
Смотри, какой шутник, что вытворяет! — возмутилась тетя Соня.
Экспериментатор! — буркнул кто-то.
И они, громко возмущаясь, хлопнули дверью.
Успокойся, это нормально! — махнув мощной рукой, сказала моя ядреная любовь.
Какой же все-таки красивой она была! Кустодиев или Рубенс рыдали бы горючими слезами, увидев Машу. Даже я иногда жалел, что у меня отсутствует художественный дар. А так как писать картины я не умел, меня все время подмывало ее сфотографировать. Я твердо знал, что больше такого не будет никогда. Приятно было ощущать, что Леда, Даная — вот она — под боком… Но надоела, честно говоря, она мне до чертиков. Может быть, потому что не ощущал я себя Зевсом. До него я явно не дотягивал.
Я не знал, что придумать. Уставал я от этой любви, как от разгрузки вагонов. Намекал ей как мог. Но что ей намеки? Отделаться я не мог никак. А жили мы через стенку. Я так и не научился обижать человека, если у него искренние чувства. А тут искренность была абсолютной. Что такая женщина могла найти в юнце ростом метр с кепкой, до сих пор понять не могу. Я снова летел на крыльях к своей тоненькой любви. И однажды в излишнем упоении рассказал ей всю правду — что мне шестнадцать с половиной.