Сделано было то по ихнему английскому высокомерию и хвастовству, хотя железо-то не они к нам, а мы к ним возим, и не тысячами пудов, миллионами. Привезли английских рабочих людей да инженерного помощника Джемса Смита. А с ними не рядились, потому что из Англии рабочих выписывать нельзя и ехать они должны были на своем коште. Поместили их ко мне, дали им на довольствие по пяти рублей, а инженерному помощнику по семи рублей с полтиной на неделю.
– Большие деньги! – сказал Сабакин.
– А им все мало. Пьют, едят, а без контракта не работают. Сразу выучились – вотька, пиво. Пьют эти художники, я их кормлю, выключая напитки, а они на то трактирное содержание не согласуются. Тут решили платить им просто жалованье, чтоб покупали они все по торговой цене. Вот они собирали, работали долго. Поставили махину, деньги забрали, уехали.
– Это я все знаю.
– А вот ты чего не знаешь! Выписали мы эту махину из Англии и там искали и спрашивали, нет ли такой махины переносной. А такая у нас уже десять лет в Барнауле гниет. Ползуновской она работы и гораздо уютнее: в два цилиндра, и дыму от нее, говорят, меньше, и дров да угля не столько жрет. Так за что же мы больше двадцати тысяч денег заплатили?
– За глупость. А про Ползунова знаю.
– Про него не приказано знать: опрошена была бы коллегия, известно ли ей про ползуновскую махину, она ответила бы – известно. А поправить начальство никто не решился. Так у нас переносной машины и нет.
– Может, я за ней и послан, – сказал Сабакин.
– А сам придумать не можешь?
– Может, и придумал. Вот я модель в Англию везу да оттуда обратно привезу опробованную.
– Дело обыкновенное, – сказал Мартышка. – Так разные товары туда-обратно возят. Паруса полощут, холстину треплют.
– А вы, Мартын Мартынович, так говорить не боитесь?
– А я же Мартышка – с Мартышки какой спрос?
Мартышка выпил.
– Ну, коли хвастать, так хвастать. Был князь Меншиков. Шелк носил красный и зеленый, был после царя человеком вторым, звали его фельдмаршал. Города брал, на коне скакал, воровал. Целые провинции за собой записывал. Ну, построил дворец, город поставил – прозвали Ораниенбаум. А отец много позднее под тем городом держал кабак, и ездили к нему, а потом ко мне, разные люди, больше из офицеров. Если будет какая власть и перемена, у нас сговаривались. А я что слушал, что не слушал – все забывал и на дыбе только раз пропадал.
– А сколько на дыбе висел?
– Три обедни.
– Полный паек.
– Сговорились они у меня, потом новую власть пропивали. А я – что слушал, что не слушал; думаю, как бы подальше. У меня от этих государственных дел усталость и руки в суставах болят. Знал, что путь к Питеру помелел, – ушел в Кронштадт. Так что же ты думаешь: двадцать пять лет я тут торгую, а место, где наш кабак был, и сейчас Мартышкиным называется. И, может быть, будет Мартышкиным до скончания веков, а от Меншикова имени не осталось. Вот что такое значит – Мартышка.